Перейти в конец истории еще

Конец истории и последний человек

«Конец истории и последний человек» (англ. The End of History and the Last Man ) - первая книга американского философа и политолога Фрэнсиса Фукуямы , выпущенная в 1993 году издательством Free Press (англ.)русск. . Публикации книги предшествовало появление в журнале The National Interest (англ.)русск. эссе «Конец истории?» (1989), которое получило широкий резонанс в прессе и научной печати. В книге «Конец истории и последний человек» Фукуяма продолжает линию эссе и утверждает, что распространение в мире либеральной демократии западного образца свидетельствует о конечной точке социокультурной эволюции человечества и формировании окончательной формы человеческого правительства. В представлении Фукуямы, конец истории однако не означает конец событийной истории, но означает конец века идеологических противостояний, глобальных революций и войн, а вместе с ними - конец искусства, философии и пр.

Фукуяма прямо указывает на то, что не является автором концепции «конца истории», а лишь продолжает развитие идей, основа которых была заложена Георгом Фридрихом Гегелем , а затем получивших развитие в работах Карла Маркса и Александра Кожева .

Книга «Конец истории и последний человек» получила обильную критику как в научной печати, так и в публицистике. Большинство рецензентов указывали на идейную ангажированность автора, крайнюю приверженность идеям либеральной демократии, избирательность в оценке событий и выборе фактов, а также недооценку значимости таких набирающих силу движений, открыто противостоящих распространению либеральной демократии, как исламский фундаментализм .

Фрэнсис Фукуяма принимал активное участие в полемике, развернувшийся после выпуска книги, последовательно отстаивая свои позиции, но в последующих работах он постепенно пересмотрел свои ранее изложенные взгляды.

Статья в National Interest

Конец 80-х годов XX века был отмечен дестабилизацией второго полюса силы в существующем на тот момент биполярном мире . В странах соцлагеря , сателлитах Советского Союза, на смену тоталитарным, просоветским режимам на волне широких народных движений пришли правительства, ориентирующиеся на демократические ценности. Революционные преобразования в соцлагере и «перестройка » в самом Советском Союзе стали неожиданным сюрпризом для западных интеллектуалов, которые до начала 80-х скептически оценивали шансы США на победу в «холодной войне » и превращения Америки в мирового гегемона. Такими настроениями, к примеру, были проникнуты работы «После гегемонии (англ.)русск. » Роберт О. Кехана (англ.)русск. и «Взлёт и падение великих держав (англ.)русск. » Пола Кеннеди (англ.)русск. .

Опубликованная в журнале National Interest летом 1989 года статья Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории?» стала не только весомым контрапунктом в полемике о судьбах Америки, но и уверенным, решительным заявлением о том, что идеологическая борьба завершена, и США с их либеральными ценностями в этом противостоянии одержали победу. «Этот триумф Запада, триумф западной идеи, - утверждал Фукуяма , - проявляется прежде всего в полном истощении некогда жизнеспособных альтернатив западному либерализму. … Наблюдаемое ныне - это, возможно, не просто окончание холодной войны или завершение какого-то периода всемирной истории, но конец истории как таковой; иначе говоря, это финальная точка идеологической эволюции человечества и универсализация либеральной демократии Запада как окончательной формы правительства в человеческом обществе».

Статья молодого учёного получила широчайший резонанс. Вскоре за публикацией в National Interest последовали перепечатки в других изданиях, а также ряд аналитических статей и интервью с Фукуямой, который появились в The New York Times , Houston Chronicle , Time , Harper’s Magazine , Esprit , London Review of Books , The Chronicle of Higher Education , Nature , The Economist , The Professional Geographer , Current History и даже Opera News .

Основные положения книги

Первая часть книги открывается исследованием исторического пессимизма нашего времени, закономерного результата мировых войн, геноцида и тоталитаризма , характерных для ХХ века. Обрушившиеся на человечество бедствия подорвали не только присущую XIX веку веру в научный прогресс, который идёт только во благо цивилизации, но и все представления о направленности и непрерывности универсальной истории . Тем не менее, Фукуяма задаётся вопросом, насколько оправдан наш пессимизм, и прослеживает глубокой кризис авторитаризма , характерный для последних десятилетий, и всё более уверенное шествие либеральной демократии: «С приближением конца тысячелетия на ринге остался единственный соперник, претендующий на потенциальную универсальность идеологии - либеральная демократия , доктрина индивидуальной свободы и народоправства». Ее воспринимает все большее число стран, в то время как ее критики не в состоянии предложить последовательную альтернативу. Она превзошла и обескровила всех серьёзных политических противников, дав гарантии, что представляет собой кульминацию в истории человечества. Рассматривая в историческом контексте авторитарные режимы XX века Фукуяма приходит к выводу, что «…ключевой слабостью, которая в конце концов и обрушила эти сильные государства, была неспособность к легитимности - то есть кризис на уровне идей … Если не считать режима Сомосы в Никарагуа, не было ни одного случая, когда старый режим был бы отстранен от власти вооруженным мятежом или революцией. Перемена режима становилась возможной из-за добровольного решения по крайней мере части деятелей старого режима передать власть демократически избранному правительству. Хотя это добровольное отречение от власти всегда провоцировалось каким-то непосредственным кризисом, в конечном счете оно становилось возможным из-за набирающего силу мнения, что в современном мире единственный легитимный источник власти - демократия ». Именно легитимность, то есть идеологическое обоснование права на существование, по мнению Фукуямы, даёт неисчерпаемый кредит доверия демократии.

Во II и III частях книги Фукуяма дает два самостоятельных, но дополняющих друг друга очерка универсальной истории, которая, по его мнению, свидетельствует о логическом финале человеческой эволюции с наступлением всеобщей победы либеральной демократии. В первом очерке, подчеркивая всеобщий характер современных естественных и технических наук, автор сосредоточивается на императивах экономического развития. Общество, которое стремится к процветанию или просто защищает свою независимость от технически более развитых государств, вынуждено вступить на тот же путь модернизации . Хотя коммунистическое планирование из центра как будто предлагает альтернативный путь западной индустриализации , эта модель оказалась абсолютно неадекватной в условиях постиндустриальной экономики. Таким образом, в противоположность К. Марксу , логика экономического развития ведет к крушению социализма и триумфу капитализма.

Хотя эта экономическая интерпретация позволяет точно описать победу либерализма, Фукуяма предупреждает, что она недостаточна для объяснения движения к либеральной демократии. Он отмечает, что рыночно-ориентированные авторитарные страны Южная Корея, Тайвань, Испания при Франко и Чили при Пиночете добились исключительных экономических успехов, но при этом отступили от политической демократии. Здесь нужно другое объяснение, и Фукуяма находит его, интерпретируя мысль Гегеля в изложении Александра Кожева . Фукуяма предполагает, что главная движущая сила истории есть то, что Гегель - Кожев называют борьбой за признание. Стремление к тому, чтобы окружающие признали их человеческое достоинство, изначально помогло людям не только преодолеть в себе простое животное начало, но и позволило рисковать своей жизнью в сражениях. В свою очередь это привело к разделению на господ и рабов. Однако такое аристократическое правление в конечном счете не смогло удовлетворить стремление к признанию не только рабов, но и господ. Противоречия, которые порождает борьба за признание, могут быть устранены только с помощью государства, основанного на всеобщем и взаимном признании прав каждого гражданина.

Фукуяма отождествляет жажду признания с платоновским понятием thymes (духовность) и понятием Руссо amour-propre (самолюбие), а также с такими общечеловеческими понятиями как «самоуважение», «самооценка», «достоинство» и «самоценность». Привлекательность демократии связана не только с процветанием и личной свободой, но и с желанием быть признанным, равным друг другу. Важность этого фактора увеличивается с ходом прогресса и модернизации: «По мере того, как люди становятся богаче, образованнее, космополитичнее, они требуют признания своего статуса». В этом Фукуяма видит объяснение стремления к политической свободе, даже в условиях экономически успешных авторитарных режимов. Жажда к признанию - это «утраченное звено между либеральной экономикой и либеральной политикой».

Хотя главная тема последней части - непрерывный триумф либеральной демократии и ее принципов, автор этим не ограничивается. Он не только признает тенденцию к утверждению культурной самобытности, но и приходит к выводу, что «либерализм должен добиться успеха помимо своих принципов», а политическая модернизация «требует сохранения чего-то несовременного». Более того, есть вероятность, что, несмотря «на очевидное отсутствие в настоящее время какой-либо альтернативы демократии, некоторые новые авторитарные альтернативы, ранее неизвестные истории, смогут утвердиться в будущем».

Часть V непосредственно посвящена вопросу, действительно ли либеральная демократия полностью удовлетворяет стремление человека к признанию и, таким образом, определенно представляет собой конечный пункт человеческой истории. Хотя, как считает Фукуяма, «либеральная демократия есть наилучшее решение человеческой проблемы», он также приходит к выводу, что ей присущ ряд внутренних «противоречий», из-за которых она может подвергнуться разрушению. Это и трения между свободой и равенством, которые открывают возможности атаки на демократию со стороны левых; они не обеспечивают равного признания меньшинствам и бедным. Длительный путь либеральной демократии разрушает религиозные и другие долиберальные воззрения, важные в общественной жизни, от которой она в конечном счете зависит; и, наконец, неспособность общества, основанного на свободе и равенстве, обеспечить простор для стремления к превосходству. Фукуяма считает, что это последнее противоречие - самое серьезное из всех. В связи с этим он использует ницшеанское понятие «последнего человека», или постисторического человека толпы, который ни во что не верит и ничего не признает, кроме своего комфорта, и который утратил способность испытывать благоговение. Главное опасение у Фукуямы вызывает не этот «последний человек», а то, что либеральная демократия будет разрушена из-за неспособности умерить стремление человека к борьбе. Если либеральная демократия одержит повсеместную победу, то тогда и человек «будет бороться против самой причины. Он будет бороться ради самой борьбы. Другими словами, люди будут бороться просто от скуки, они не представляют себе жизнь в мире без борьбы». В конечном счете Фукуяма считает, что удовлетворение может принести не только либеральная демократия, и поэтому «те, кто остался неудовлетворенными, всегда смогут возобновить ход истории».

Критика и влияние

Влияние на внешнеполитический курс США

Как отмечали многие исследователи, концепция «конца истории» оказала большое влияние на формирование внешнеполитического курса не только Б. Клинтона, но и Дж. Буша-младшего. «Конец истории» фактически стал «каноническим текстом» «молодых» неоконсерваторов, так как был созвучен основной цели их внешней политики - активному продвижению демократии западного стиля и свободного рынка по всему миру.

Президент Евразийского Фонда Ч. Майнес поставил в один ряд «конец истории» и триумф рыночной экономки: «Американская внешняя политика прошлые шесть лет, по-существу, была фукуямовской. И правительственные чиновники, и СМИ вслед за ним полагали, что любое правительство, которое не следует единственному пути развития, присоединится к куче пепла истории. С концом коммунизма не стало ни одной концептуальной альтернативы. Кроме того, силы глобальной экономики были непреодолимы. Экономическая реформа принесла политическую реформу. Свободная торговля, рынки и движение капитала демократизировали бы фактически каждую страну в мире».

Общественный резонанс

Сразу после публикации книга «Конец истории и последний человек» вызвала огромную волну рецензий и ответных публикаций, став одной из самых влиятельных книг 90-х гг. XX века. «[Фрэнсис Фукуяма] придумал теорию и броскую фразу, которые превратили его в интеллектуальную рок-звезду, - писал колумнист журнала „Австралиец“ С. Бакстер. - Статья, напечатанная в маленьком журнале небольшим тиражом, буквально „наэлектризовала весь академический мир“. Размышления неизвестного госчиновника превратились в книгу, ставшую „глобальным бестселлером“».

Отмечая причины такой популярности, некоторые исследователи указывали на совпадение места и времени публикации как оснвого фактора. «Колоссальный интерес к фукуямовскому эссе имел как политические, так и культурные причины. К числу первых относится „революция“… в Восточной Европе, - писал ведущий научный сотрудник Института философии Российской академии наук, профессор В. С. Малахов. - Стремительное вытеснение марксистско-ленинской идеологии „новым мышлением“ и еще более стремительный распад социалистического лагеря был шоком, причем для аналитиков не меньшим, чем для простых, не искушенных в политических прогнозах, граждан. В этой ситуации растерянности эссе Фукуямы как бы стянуло на себя политико-идеологический дискурс, предложив и лестную для западного рецензента экспликативную модель, и обладающую солидным суггестивным зарядом метафору, что немало способствовало „интеллектуальному“ освоению случившемуся».

Идеализм Фукуямы

Основной мишенью критиков стали идеалистические представления Фукуямы, его провозглашение победы либерализма «в умах», тогда как в реальности либеральная демократия или вовсе не существует, или существует в своей не идеальной форме, или лишь декларируется.

С этой позиции концепции американского политолога подвёрг критике Жак Деррида . В своей работе «Призраки Маркса» французский философ обратил внимание на то, что Фукуяма одновременно провозглашает уже свершившийся «конец истории», который наступил с победой идеи либеральной демократии, которая не имеет, в его представлении, равнозначных альтернатив, но а вместе с тем откровенно игнорирует факты, свидетельствующие о том, что либеральная демократия в своей идеальной предельной форме нигде в мире не существует, а значит является достижением будущего или, что куда более вероятно, недостижимым идеалом. Деррида пишет: «Поскольку Фукуяма оставил без внимания то, каким образом следует мыслить событие, он беспорядочно колеблется между двумя несовместимыми способами рассуждения. Хотя Фукуяма верит в то, что либеральная демократия уже безусловно осуществилась (это и есть „важная истина“), это ему нисколько не мешает противопоставлять идеальность такого либерально-политического идеала огромному количеству свидетельств, показывающих, что ни США, ни Европейское сообщество отнюдь не достигли стадии совершенного, универсального государства или либеральной демократии и, так сказать, даже близко к нему не приближались».

Фактологические ошибки

Исследователи и специалисты в разных областях науки также указывали на разного рода фактологические ошибки, допущенные в книге. Так российский историк-марксист Ю. И. Семёнов опровёрг утверждение Фукуямы о том, что идею «конца истории» до него выдвигали Маркс и Гегегль: «Здесь у автора то же самое, что мы наблюдали у него в случае с ссылкой на М. Вебера. О последнем он знал понаслышке. Таков же характер его знакомства и с К. Марксом. Основоположник марксизма никогда не считал и не писал, что с победой коммунизма наступит конец человеческой истории. Наоборот, К. Маркс утверждал, что с этого момента только и начнется подлинная история человечества. Все, что было до этого, - это лишь предыстория человеческого общества».

Конец истории и постистория

Хотя Фукуяма никогда и никак не отождествлял себя с постмодернистами и декларируемыми ими идеями, его концепция «конца истории» была вписана критиками и многочисленными истолкователя именно в русле провозглашаемого постмодернистами постисторизма . Хотя американский философ и придерживался идеи логоцентричной истории (то есть того метанарратива, который отвергали постмодернисты) многим исследователям и публицистам схожей показалась презумпция того, что настоящее лишено возможности новизны. Именно этот тезис, появившийся в книге на политико-философскую тематику, в скором времени стал широко интерпретироваться многочисленными культурологами и искусствоведами.

Вызовы «концу истории»

После событий начала XXI века теория Фукуямы, по мнению общественности, оказалась «морально устаревшей» и «наивной», а сам автор оказался в роли «проштрафившейся Кассандры». Как выразился автор передовицы в Times, - «история возобновила свое движение, предоставив Фрэнсису Фукуяме, пророчившему ее конец, плестись у себя в хвосте.

Впрочем новые политические реалии оказались не в силах переубедить ученого. В своих работах он продолжал отстаивать прежние позиции. Так, в статье, написанной вскоре после 11 сентября в „Australian“, он утверждал: „Я полагаю, что, в конце концов, останусь прав: современность - мощный грузовой поезд, который не спустишь под откос недавними событиями, какими болезненными и беспрецедентными они не были“ … . Мы остаемся в конце истории, потому что остается только одна система, которая продолжает доминировать в мировой политике - система либерально-демократического Запада».

Однако последующие книги и журнальные публикации Фукуямы указывали на то, что учёный пересмотрел некоторые свои позиции, в частности те, которые касались авторитарных режимов, эффективность функционирования которые может послужить наиболее серьёзным вызовом для либеральной демократии.

Двадцатое столетие - теперь уже можно говорить о нем в прошедшем времени - превратило нас в глубоких исторических пессимистов. Конечно, мы можем быть оптимистами в том, что касается наших личных дел, здоровья и счастья.

По давней традиции, американцы как народ славятся тем, что смотрят в будущее с надеждой. Но если коснуться вопросов более масштабных, например, существовал когда-нибудь или будет существовать прогресс в истории, вердикт будет совсем иным. Самые трезвые и глубокомысленные умы столетия не видели причины считать, что мир движется к тому, что мы, люди Запада, считаем достойным и гуманным политическим институтом, - то есть к либеральной демократии.

Самые серьезные наши мыслители заключили, что не существует такого понятия, как История, - то есть осмысленного порядка в широком потоке событий, касающихся человечества. Наш собственный опыт, по всей видимости, учит нас, что в будущем нас ждут новые и пока еще не представимые ужасы, от фантастических диктатур и кровавых геноцидов до банализации жизни из-за современного консюмеризма, и беспрецедентные катастрофы - от ядерной зимы до глобального потепления. По крайней мере вероятность появления этих ужасов больше, чем их не появления.

Фукуяма Фрэнсис - Конец истории и последний человек

Пер с англ. М.БЛевина.

М: ACT: ACT МОСКВА: Полиграфиздат, 2010. 588, с. (Психология).

ISBN 978-5-17-059140-4

Фукуяма Фрэнсис - Конец истории и последний человек - Содержание

Благодарности

Вместо предисловия

• Часть первая СНОВА ЗАДАННЫЙ СТАРЫЙ ВОПРОС
  • Глава 1. Наш пессимизм
  • Глава 2. Слабость сильных государств I
  • Глава 3. Слабость сильных государств II, или Поедание ананасов на Луне
  • Глава 4. Мировая либеральная революция
• Часть вторая СТАРОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
  • Глава 5. Идея для Универсальной Истории
  • Глава 6. Механизм желания
  • Глава 7. Варваров у ворот нет
  • Глава 8. Бесконечное накопление
  • Глава 9. Победа видеомагнитофона
  • Глава 10. В стране культуры
  • Глава 11. Ответ на прежний вопрос
  • Глава 12. Нет демократии без демократов
• Часть третья БОРЬБА ЗА ПРИЗНАНИЕ
  • Глава 13. В начале, или Смертельная битва ради всего лишь престижа
  • Глава 14. Первый человек
  • Глава 15. Отпуск в Болгарии
  • Глава 16. Краснощекий зверь
  • Глава 17. Вершины и бездны тимоса
  • Глава 18. Господство и рабство
  • Глава 19. Универсальное и однородное государство
• Часть четвертая ПРЫЖОК ЧЕРЕЗ РОДОС
  • Глава 20. Самое холодное из всех холодных чудовищ
  • Глава 21. Тимотические корни труда
  • Глава 22. Империи презрения, империи почитания
  • Глава 23. Нереалистичность «реализма»
  • Глава 24. Сила бессильных
  • Глава 25. Национальные интересы
  • Глава 26. К Тихоокеанскому союзу
• Часть пятая ПОСЛЕДНИЙ ЧЕЛОВЕК
  • Глава 27. В царстве свободы
  • Глава 28. Люди без груди
  • Глава 29. Свободные и неравные
  • Глава 30. Полные права и ущербные обязанности
  • Глава 31. Безграничные войны духа

Примечания

Фукуяма Фрэнсис - Конец истории и последний человек - Вместо предисловия

Дальние истоки данной книги лежат в статье, названной «Конец истории?», которую я написал в 1989 году для журнала «Национальный интерес». В ней я утверждал, что за последние годы во всем мире возник небывалый консенсус на тему о легитимности либеральной демократии как системы правления, и этот консенсус усиливался по мере того, как терпели поражение соперничающие идеологии: наследственная монархия, фашизм и последним - коммунизм. Более того, я настаивал, что либеральная демократия может представлять собой «конечный пункт идеологической эволюции человечества» и «окончательную форму правления в человеческом обществе», являясь тем самым «концом истории».

Это значит, что в то время как более ранние формы правления характеризовались неисправимыми дефектами и иррациональностями, в конце концов приводившими к их крушению, либеральная демократия, как утверждается, лишена таких фундаментальных внутренних противоречий. Это утверждение не означает, что стабильные демократии, такие как США, Франция или Швейцария, лишены несправедливостей или серьезных социальных проблем. Но эти проблемы связаны с неполной реализацией принципов-близнецов: свободы и равенства, а не с дефектами самих принципов. Хотя какие-то современные страны могут потерпеть неудачу в попытке достичь стабильной либеральной демократии, а другие могут вернуться к иным, более примитивным формам правления, вроде теократии или военной диктатуры, но идеал либеральной демократии улучшить нельзя.

Опубликованная статья вызвала необычайно большой поток комментариев и возражений, сначала в Соединенных Штатах, потом в таких различных странах, как Англия, Франция, Италия, Советский Союз, Бразилия, Южная Африка, Япония и Южная Корея. Критика звучала в любой возможной форме; некоторые возражения были связаны просто с непониманием моего изначального намерения, авторы других сильнее вникали в мои доводы. Многих в первую очередь смущал смысл, который я вкладывал в слово «история». Понимая историю в обычном смысле, как последовательность событий, мои критики указывали на падение Берлинской стены, на подавление китайскими коммунистами волнений на площади Тяньаньмынь и на вторжение Ирака в Кувейт как на свидетельства, что «история продолжается», тем самым доказывая мою неправоту.

Но то, что по моему предположению подошло к концу, это не последовательность событий, даже событий серьезных и великих, а История с большой буквы - то есть история, понимаемая как единый, логически последовательный эволюционный процесс, рассматриваемый с учетом опыта всех времен и народов. Такое понимание Истории более всего ассоциируется с великим немецким философом Гегелем. Его сделал обыденным элементом интеллектуальной атмосферы Карл Маркс, свою концепцию Истории заимствовавший у Гегеля; оно неявно принимается нами при употреблении таких слов, как «примитивное» или «развитое», «традиционное» или «современное», в применении к различным видам человеческого общества. Для обоих этих мыслителей существовал логически последовательный процесс развития человеческого общества от примитивного племенного уклада, основанного на рабстве и жизнеобеспечивающем земледелии, к различным теократиям, монархиям и феодальным аристократиям, к современной либеральной демократии и к капитализму, основанному на современных технологиях. Этот эволюционный процесс не является ни случайным, ни непостижимым, даже если развивается он не по прямой и даже если усомниться, что человек становится счастливее или лучше в результате исторического «прогресса».

И Гегель, и Маркс верили, что эволюция человеческих обществ не бесконечна; она остановится, когда человечество достигнет той формы общественного устройства, которая удовлетворит его самые глубокие и фундаментальные чаяния. Таким образом, оба эти мыслителя постулировали «конец истории»: для Гегеля это было либеральное государство, для Маркса - коммунистическое общество. Это не означало, что остановится естественный цикл рождения, жизни и смерти, что больше не будут происходить важные события или что не будут выходить сообщающие о них газеты. Это означало, что более не будет прогресса в развитии принципов и институтов общественного устройства, поскольку все главные вопросы будут решены.

Настоящая книга не есть повторение моей статьи и не является попыткой продолжить дискуссию с ее многочисленными критиками и комментаторами. Менее всего ее целью является разговор о конце «холодной» войны или о любой другой животрепещущей теме современной политики. Хотя данная книга наполнена последними мировыми событиями, тема ее возвращает нас к очень старому вопросу: действительно ли в конце дзадцатого столетия имеет смысл опять говорить о логически последовательной и направленной Истории человечества, которая в конечном счете приведет большую часть человечества к либеральной демократии? Ответ, к которому я пришел, утвердительный по двум различным причинам. Одна из них относится к экономике, другая - к тому, что называется «борьбой за признание» (struggle for recognition).

Конечно, недостаточно обратиться к авторитету Гегеля, Маркса или любого из их современных последователей, чтобы обосновать направленность Истории. За те полтора столетия, что прошли после написания их работ, их интеллектуальное наследство подвергалось непрестанным атакам со всех сторон. Наиболее углубленные мыслители двадцатого столетия нападали на самую мысль о том, что история есть процесс логически последовательный и познаваемый; разумеется, такие мыслители отрицали возможность, что какой бы то ни было аспект человеческой жизни философски познаваем. Мы, жители Запада, выработали у себя глубокий пессимизм относительно возможности общего прогресса демократических институтов. Этот пессимизм не случаен, но порожден поистине страшными политическими событиями первой половины двадцатого века - две разрушительные мировые войны, взлет тоталитарных идеологий и обращение науки против человека в виде ядерного оружия и разрушения окружающей среды. Жизненный опыт жертв политического насилия прошедшего века - от переживших гитлеризм или сталинизм и до жертв Пол Пота -- противоречит допущению, что на свете существует исторический прогресс. И конечно же, мы настолько привыкли теперь ожидать от будущего плохих вестей относительно здоровья, безопасности или достойной, либеральной и демократической политической практики, что нам трудно узнать хорошие новости, когда они появляются.

И все же хорошие новости есть. Наиболее замечательным поворотом событий последней четверти века было открытие неимоверной слабости в самом ядре с виду сильнейших в мире диктатур, будь они военно-авторитарными правыми или коммунистически-тоталитарными левыми. От Латинской Америки до Восточной Европы, от Советского Союза до Ближнего Востока и Азии сильные правительства в последние двадцать лет терпели крах. И хотя они не всегда уступали место стабильным либеральным демократиям, все же либеральная демократия остается единственным логически последовательным политическим стремлением, и она овладевает различными регионами и культурами во всем мире. Кроме того, распространились либеральные принципы экономики («свободный рынок»), которые сумели создать небывалый уровень материального благосостояния как в промышленно развитых странах, так и в тех, которые по окончании Второй мировой войны входили в нищий третий мир. Либеральная революция экономического мышления иногда опережала мировое движение к политической свободе, иногда следовала за ним.

Все эти направления развития, столь подверженные риску в страшной истории первой половины столетия, времени победного шествия тоталитарных режимов правых и левых, заставляют снова рассмотреть вопрос, нет ли в их основе какой-то глубокой связующей нити - или они просто случайные примеры удачного развития событий. Поднимая снова вопрос, существует ли на свете Универсальная История человечества, я возобновляю дискуссию, которая возникла в начале девятнадцатого века, но в наше время более или менее затихла из-за огромности событий, произошедших с тех пор с человечеством. Хотя идеи, которые я выдвигаю, были сформулированы такими философами, как Гегель и Кант, ранее занимавшимися теми же вопросами, я надеюсь, что приводимые мною аргументы имеют самостоятельную ценность.

В данном томе довольно нескромно делаются не одна, а две отдельные попытки дать контуры такой Универсальной Истории. Определив в части первой, зачем нам снова возвращаться к возможности Универсальной Истории, я во второй части пытаюсь дать начальный ответ, ища в современной науке механизм, или регулятор, объясняющий направленность и логическую последовательность Истории. Современная наука - полезная исходная точка, потому что это единственная важная общественная деятельность, которая одновременно и кумулятивна, и дирекциональна, хотя фактическое воздействие ее на счастье человечества неоднозначно. Прогрессирующее покорение природы, которое стало возможным после выработки научного метода в шестнадцатом и семнадцатом веках, идет по определенным правилам, установленным не человеком, но природой и ее законами.

Развитие современной науки оказало единообразное воздействие на все общества, где оно происходило, и причины этому две. Во-первых, техника обеспечивает определенные военные преимущества стране, которая ею владеет, а, учитывая постоянную возможность войны в международных делах, ни одно государство, дорожащее своей независимостью, не может пренебречь необходимостью модернизации обороны. Во-вторых, современная наука создает единообразный простор для роста экономической производительности. Техника открывает возможность неограниченного накопления богатств, и тем самым - удовлетворения вечно растущих желаний человека. Этот процесс гарантирует рост однородности всех человеческих обществ, независимо от их исторических корней или культурного наследия.

Все страны, подвергшиеся экономической модернизации, должны весьма походить друг на друга: в них должно существовать национальное единение на базе централизованного государства, они урбанизируются, заменяют традиционные формы организации общества вроде племени, секты и клана экономически рациональными формами, основанными на функции и эффективности, и обеспечивают своим гражданам универсальное образование. Растет взаимосвязь таких обществ через глобальные рынки и распространение универсальной потребительской культуры. Более того, логика современной науки, по-видимому, диктует универсальную эволюцию в сторону капитализма. Опыт Советского Союза, Китая и других социалистических стран указывает, что хотя весьма централизованная экономика была достаточна для достижения уровня индустриализации, существовавшего в Европе пятидесятых годов, она разительно неадекватна для создания того, что называется сложной «постиндустриальной» экономикой, в которой куда большую роль играют информация и технические новшества.

Но в то время как исторический механизм, представляемый современной наукой, достаточен для объяснения многих исторических перемен и растущего единообразия современных обществ, он недостаточен для объяснения феномена демократии. То, что наиболее развитые страны мира являются также наиболее успешными демократиями, - общеизвестный факт. Но, хотя современная наука и приводит нас к вратам Земли Обетованной либеральной демократии, в саму эту Землю она нас не вводит, поскольку нет никакой экономически необходимой причины, чтобы развитая промышленность порождала политическую свободу. Стабильная демократия возникала иногда и в доиндустриальных обществах, как было в Соединенных Штатах в 1776 году. С другой стороны, есть много исторических и современных примеров технологически развитого капитализма, сосуществующего с политическим авторитаризмом, - от Японии Мэйдзи и Германии Бисмарка до современных Сингапура и Таиланда. Зачастую авторитарные государства способны давать темпы экономического роста, недостижимые в обществах демократических.

Таким образом, наша первая попытка найти основу направленности истории имеет лишь частичный успех. То, что мы назвали «логикой современной науки», является, в сущности, экономической интерпретацией исторических изменений, но такой, которая (в отличие от марксистской версии) приводит в результате к капитализму, а не к социализму. Логика современной науки может многое объяснить в нашем мире: почему мы, жители развитых демократий, работаем в офисах, а не крестьянствуем, кормясь от земли, почему являемся членами профессиональных объединений, а не племен или кланов, почему мы повинуемся власти чиновника, а не жреца, почему мы грамотны и говорим на языке, общем для нашего государства.

Уже упоминавшийся выше Ф. Фукуяма в своей нашумевшей статье «Конец истории?» (1989), а затем в книге «Конец истории и последний человек» (1992) писал о наступившей в мире неоспоримой победе идей экономического и политического либерализма. А так как, по его мнению, мир идей определяет и творит материальный мир, то это означает грядущую в самом недалеком будущем полную победу капитализма на всем земном шаре. Капитализм есть наивысшее достижение человечества, дальше которого оно пойти не может и не пойдет. Поэтому с торжеством капитализма во всем мире придет конец человеческой истории. «Триумф Запада, западной идеи, - пишет он, - очевиден прежде всего потому, что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив... То, чему мы, вероятно, свидетели, - не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления».

Как оговаривается Ф. Фукуяма, это не означает, что в дальнейшем вообще не будет происходить никаких событий. Ведь от победы либерализма в сфере идей до его победы в реальном мире еще далеко. Мир в это переходное время будет разделен на две части: одна будет принадлежать уже к постистории, а другая пока еще к истории. Поэтому будут конфликты в остающейся еще исторической части мира, а также между постисторический и исторической его частями. Но все это мелочи. «...Для серьезного конфликта нужны крупные государства, все еще находящиеся в рамках истории; а они-то как раз и уходят с исторической сцены».

«Конец истории, - заключает автор, - печален. Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной идеи, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, - вместо всего этого - экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворение изощренных запросов потребителя. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории».В целом наступает царство всеобщей мещанской радости и вечной скуки.

Как уверяет автор, он не первый, кто провозгласил грядущий конец истории. Когда-то ярым пропагандистом этой идеи был К. Маркс. Но только последний считал, что конец истории наступит с пришествием коммунизма, который разрешит все противоречия. Здесь у автора то же самое, что мы наблюдали у него в случае с ссылкой на М. Вебера. О последнем он знал понаслышке. Таков же характер его знакомства и с К. Марксом. Основоположник марксизма никогда не считал и не писал, что с победой коммунизма наступит конец человеческой истории. Наоборот, К. Маркс утверждал, что с этого момента только и начнется подлинная история человечества. Все, что было до этого, - это лишь предыстория человеческого общества.Кстати сказать, Ф. Фукуяма не первый, кто приписал К. Марксу идею конца истории. До него с подобного же рода утверждением выступали уже знакомые нам Л. фон Мизес и К. Поппер.

Но хотя ссылка на К. Маркса неверна, автор действительно не оригинален. Идея конца истории обосновывалась в свое время Г.В.Ф. Гегелем, а в XX в. - почитателем великого немецкого философа русским эмигрантом Александром Владимировичем Кожевниковым, известным как Кожев (1902 - 1968) в целом ряде работ, в частности в книге «Введение в чтение Гегеля» (француз. оригинал: 1947; англ. перевод: 1969; русск. перевод ряда разделов: Идея смерти в философии Гегеля. М., 1998.). «На самом деле, - писал А. Кожев, - конец человеческого Времени или Истории, т.е. окончательное уничтожение собственно Человека или свободного и исторического Индивида означает просто прекращение Действия в самом сильном смысле этого слова. Что практически означает следующее: исчезновение кровавых революций и войн. А также и исчезновение Философии: раз Человек по сути своей больше не меняется, то нет больше оснований и для того, чтобы изменять (истинные) принципы, лежащие в основе познания Мира и Я».[

Наблюдая, как разворачиваются события в последнее десятилетие или около того, трудно избавиться от ощущения, что во всемирной истории происходит нечто фундаментальное.

Триумф Запада, западной идеи очевиден прежде всего потому, что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив.

То, чему мы, вероятно, свидетели, - не просто конец «холодной войны» или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления.

Представление о конце истории нельзя признать оригинальным. Наиболее известный его пропагандист - это Карл Маркс, полагавший, что историческое развитие, определяемое взаимодействием материальных сил, имеет целенаправленный характер и закончится, лишь достигнув коммунистической утопии, которая и разрешит все противоречия. Впрочем, эта концепция истории - как диалектического процесса с началом, серединой и концом - была позаимствована Марксом у его великого немецкого предшественника, Георга Вильгельма Фридриха Гегеля.

Макс Вебер начинает свою знаменитую книгу «Протестантская этика и дух капитализма» указанием на различия в экономической деятельности протестантов и католиков. Эти различия подытожены в пословице: «Протестанты славно вкушают, католики мирно почивают». Центральная тема работы Вебера - доказать вопреки Марксу, что материальный способ производства - не «базис», а, наоборот, «надстройка», имеющая корни в религии и культуре. И если мы хотим понять, что такое современный капитализм и мотив прибыли, следует, по Веберу, изучать имеющиеся в сфере сознания предпосылки того и другого.

Действительно ли мы подошли к концу истории? Другими словами, существуют ли еще какие-то фундаментальные «противоречия», разрешить которые совре менный либерализм бессилен, но которые разрешались бы в рамках некоего альтернативного политико-экономического устройства? Поскольку мы исходим из идеалистических посылок, то должны искать ответ в сфере идеологии и сознания. В уходящем столетии либерализму были брошены два главных вызова - фашизм и коммунизм.

Согласно первому, политическая слабость Запада, его материализм, моральное разложение, утеря единства суть фундаментальные противоречия либеральных обществ; разрешить их могли бы, с его точки зрения, только сильное государство и «новый человек», опирающиеся на идею национальной исключительности. Как жизнеспособная идеология, фашизм был сокрушен Второй мировой войной. Это, конечно, было весьма материальное поражение, но оно оказалось также и поражением идеи.

Гораздо более серьезным был идеологический вызов, брошенный либерализму второй великой альтернативой, коммунизмом. Маркс утверждал, на гегелевском языке, что либеральному обществу присуще фундаментальное неразрешимое противоречие: это - противоречие между трудом и капиталом. Впоследствии оно служило главным обвинением против либерализма. Разумеется, классовый вопрос успешно решен Западом. Это не означает, что в Соединенных Штатах нет богатых и бедных или что разрыв между ними в последние годы не увеличился. Однако корни экономического неравенства - не в правовой и социальной структуре нашего общества, которое остается фундаментально-эгалитарным и умеренно-перераспределительным; дело скорее в культурных и социальных характеристиках составляющих его групп, доставшихся по наследству от прошлого. Негритянская проблема в Соединенных Штатах - продукт не либерализма, но рабства, сохранявшегося еще долгое время после того, как было формально отменено.

От автора. Хотелось бы подчеркнуть следующее. Идеи Фукуямы о двух вызовах либерализму - фашизму и коммунизму - по-прежнему являются фундаментальной идеологической основой геополитики США. Достаточно прочитать официальные доклады президента США Дж. Буша (например, февральский доклад 2005 года конрессу США). Но ведь таким образом приравниваются две совершенно разные идеологии: фашизм (человеконенавистническая) и коммунизм (главный принцип - интернационализм), что является абсолютно неверным. И конечно, нельзя согласиться с тезисом Фукуямы о том, что «разумеется, классовый вопрос успешно решен Западом». Он как раз не решен, и противоречия между трудом и капиталом усугубляются, в том числе и в США.

Но сила либеральной идеи не была бы столь впечатляющей, не затронь она величайшую и старейшую в Азии культуру - Китай. Само существование коммунистического Китая создавало альтернативный полюс идеологического притяжения и в качестве такового представляло угрозу для либерализма. Но за последние пятнадцать лет марксизм-ленинизм как экономическая система был практически полностью дискредитирован. Начиная со знаменитого Третьего пленума десятого Центрального Комитета в 1978 году китайская компартия принялась за деколлективизацию сельского хозяйства, охватившую 800 миллионов китайцев. Роль государства в сельском хозяйстве была сведена к сбору налогов, резко увеличено было производство предметов потребления с той целью, чтобы привить крестьянам вкус к общечеловеческому государству и тем самым стимулировать их труд. В результате реформы всего за пять лет производство зерна было удвоено; одновременно у Дэн Сяопина появилась солидная политическая база, позволившая распространить реформу на другие сферы экономики. А кроме того, никакой экономической статистике не отразить динамизма, инициативы и открытости, которые проявил Китай, когда началась реформа. Китай никак не назовешь сегодня либеральной демократией. На рыночные рельсы переведено не более 20% экономики, и, что важнее, страной продолжает заправлять сама себя назначившая коммунистическая партия, не допускающая и тени намека на возможность передачи власти в другие руки. Дэн не дал ни одного из горбачевских обещаний, касающихся демокра тизации политической системы, не существует и китайского эквивалента гласности. Китайское руководство проявляет гораздо больше осмотрительности в критике Мао и маоизма, чем Горбачев в отношении Брежнева и Сталина, и режим продолжает платить словесную дань марксизму-ленинизму как своему идеологическому фундаменту. Однако каждый, кто знаком с мировоззрением и поведением новой технократической элиты, правящей сегодня в Китае, знает, что марксизм и идеологический диктат уже не имеют никакой политической значимости и что впервые со времени революции буржуазное потребительство обрело в этой стране реальный смысл. Различные спады в ходе реформы, кампании против «духовного загрязнения» и нападки на политические «отклонения» следует рассматривать как тактические уловки, применяемые в процессе осуществления исключительно сложного политического перехода. Уклоняясь от решения вопроса о политической реформе и одновременно переводя экономику на новую основу, Дэн сумел избежать того «порыва устоев», который сопровождает горбачевскую перестройку. И все же притягательность либеральной идеи остается очень сильной, по мере того как экономическая власть переходит в руки людей, а экономика становится более открытой для внешнего мира. В настоящий момент более 20 000 китайских студентов обучается в США и других западных странах, практически все они - дети китайской элиты. Трудно поверить, что, вернувшись домой и включившись в управление страной, они допустят, чтобы Китай оставался единственной азиатской страной, не затронутой общедемократическим процессом. Студенческие демонстрации, впервые происшедшие в декабре 1986 года в Пекине и повторившиеся недавно в связи со смертью Ху Яобана, - лишь начало того, что неизбежно превратится в ширящееся движение за изменение политической системы.

От автора. В конце 2005 года четко можно заявить, что Фукуяма не прав. Более того, можно констатировать, что его заявления по Китаю - особая форма стратегической информационно-идеологической операции, на правленной на развал Китая. Можно зафиксировать, что планы ведения информационной войны против Китая, озвученные Фукуямой, полностью провалились, по крайней мере спустя 16 лет после их озвучивания.

Однако, при всей важности происходящего в Китае, именно события в Советском Союзе - «родине мирового пролетариата» - забивают последний гвоздь в крышку гроба с марксизмом-ленинизмом. В смысле официальных институтов власти не так уж много изменилось за те четыре года, что Горбачев у власти: свободный рынок и кооперативное движение составляют ничтожную часть советской экономики, продолжающей оставаться централизованно-плановой; политическая система по-прежнему в руках компартии, которая только начала демократизироваться и делиться властью с другими группами; режим продолжает утверждать, что его единственное стремление - модернизировать социализм и что его идеологической основой остается марксизм-ленинизм; наконец, Горбачеву противостоит потенциально могущественная консервативная оппозиция, способная возвратить многое на круги своя. То, что произошло за четыре года после прихода Горбачева к власти, представляет собой революционный штурм самых фундаментальных институтов и принципов сталинизма и их замену другими, еще не либеральными в собственном смысле слова, но связанными между собой именно либерализмом. Неоднократные утверждения Горбачева, будто он стремится вернуться к первоначальному смыслу ленинизма, сами по себе - лишь вариант оруэлловской «двойной речи». Заявления Горбачева вполне можно понять: полностью развенчав сталинизм и брежневизм, обвинив их в сегодняшних трудностях, он нуждается в какой-то точке опоры, чтобы было чем обосновать законность власти КПСС. Однако тактика Горбачева не должна скрывать от нас того факта, что принципы демократизации и децентрализации, которые он провозгласил в экономической и политической сфере, крайне разрушительны для фундаментальных установок как марксизма, так и ленинизма. В настоящее время Советский Союз никак не может счи таться либеральной или демократической страной; и вряд ли перестройка будет столь успешной, чтобы в каком-либо обозримом будущем к этой стране можно было применить подобную характеристику. Однако в конце истории нет никакой необходимости, чтобы либеральными были все общества; достаточно, чтобы были забыты идеологические претензии на иные, более высокие формы общежития. И в этом плане в Советском Союзе за последние два года произошли весьма существенные изменения: критика советской системы, санкционированная Горбачевым, оказалась столь глубокой и разрушительной, что шансы на возвращение к сталинизму или брежне- визму весьма невелики.

Горбачева по уничтожению нашего государства. Мне кажется, что нужен своего рода Нюрнбергский трибунал, только российский (лучше всего в Ставрополе), для выяснения всех обстоятельств и причин того, как этот бывший комбайнер смог геополитически «отбросить» Русь на 500 лет назад. 10 ноября 2005 года автор высказал идею о создании Общественного трибунала для публичного расследования антигосударственной деятельности М. Горбачева в прямом эфире радиостанции «Голос России» (программа «Содружество», для всех бывших союзных республик). Судя по звонкам слушателей и последующим откликам, эта идея получила широкую поддержку у населения бывшего СССР.

Приведем данные опроса телезрителей канала ТВЦ вечером 11 марта 2005 года. Задавался лишь один вопрос: каковы результаты перестройки Горбачева?

Демократия и гласность - 1,5%

Нищета и бесправие - 70%

Распад СССР - 28,5%.

Именно М. Горбачев ответствен за то, что Россия оказалась отброшенной к геополитическим рубежам, созданным на юге и западе Руси Иваном Грозным в XVI веке.

Горбачев виновен в том, что за годы его правления внешний долг увеличился в 5,5 раза, а золотой запас уменьшился в 11 раз. Что, в свою очередь, привело к нищете большинства населения бывшего СССР.

Горбачев виновен в том, что агрессивный блок НАТО уже граничит сегодня с ослабленной им же Россией. Ведь именно Горбачев отказался подписывать юридическое соглашение о нерасширении блока НАТО на Восток в обмен на вывод советских войск из Восточной Европы и роспуск Организации Варшавского Договора.

В марте 1985 года Михаил Горбачев был назначен на пост Генерального секретаря ЦК КПСС. Спустя 20 лет после прихода Горбачева к власти в СССР Всероссийский центр изучения общественного мнения (ВЦИОМ) предложил россиянам оценить события того времени.

В настоящее время отношение к нему скорее негативное: 45% относятся к нему отрицательно, в их числе 19% резко негативно; 13% - более или менее положительно и треть респондентов (34%) - нейтрально. Похоже, что отношение к этому политику в российском обществе стабилизировалось, во всяком случае, три года назад оно было примерно таким же, как и сейчас.

В настоящее время большинство респондентов (61%) скорее отрицательно относятся к перестройке, начатой М. Горбачевым, 14% - скорее положительно и 13% перестройка не интересует.

года. Опрошено 1600 человек в 100 населенных пунктах в 40 областях, краях и республиках России. Статистическая погрешность не превышает 3,4%.

А теперь, уважаемые читатели, еще раз внимательно прочитайте слова Фукуямы: «Восстановление в Советском Союзе авторитета власти после разрушительной работы Горбачева возможно лишь на основе новой и сильной идеологии, которой, впрочем, пока не видно на горизонте». В этом с Фукуямой ни в коем случае нельзя согласиться. Идеология у Руси есть, которая всегда приводила к успеху, даже в самые тяжелые моменты нашей истории. Это идеология «Москвы - Третьего Рима», которая должна быть адаптирована к реалиям XXI века.

Допустим на мгновение, что фашизма и коммунизма не существует: остаются ли у либерализма еще какие-нибудь идеологические конкуренты? Или иначе: имеются ли в либеральном обществе какие-то неразрешимые в его рамках противоречия? Напрашиваются две возможности - религия и национализм.

Все отмечают в последнее время подъем религиозного фундаментализма в рамках христианской и мусульманской традиций. Некоторые склонны полагать, что оживление религии свидетельствует о том, что люди глубоко несчастны от безличия и духовной пустоты либеральных потребительских обществ. Однако, хотя пустота и имеется и это, конечно, идеологический дефект либерализма, из этого не следует, что нашей перспективой становится религия. Вовсе не очевидно и то, что этот дефект устраним политическими средствами. Ведь сам либерализм появился тогда, когда основанные на религии общества, не столковавшись по вопросу о благой жизни, обнаружили свою неспособность обеспечить даже минимальные условия для мира и стабильности. Теократическое государство в качестве политической альтернативы либерализму и коммунизму предлагается сегодня только исламом.

Еще одно «противоречие», потенциально неразрешимое в рамках либерализма, - это национализм и иные формы расового и этнического сознания. И действительно, значительное число конфликтов со времени битвы при Йене было вызвано национализмом. Две чудо вищные мировые войны в этом столетии порождены национализмом в различных его обличьях.

От автора. Фукуяма неправ. Две мировые войны порождены не национализмом, а геополитическим противоборством ведущих стран мира. И Россия - главная жертва этих войн. Сейчас в России живет лишь 143 млн. человек, а должно было бы быть около 500 млн. А реальными победителями Первой мировой войн стали Великобритания и США. На Второй мировой войне США буквально «нажились» и смогли за счет войны решить свои внутренние экономические проблемы (ликвидировалали 19миллионную безработицу и т.д.)

Что означает конец истории для сферы международных отношений? Ясно, что большая часть третьего мира будет оставаться на задворках истории и в течение многих лет служить ареной конфликта. Но мы сосредоточим сейчас внимание на более крупных и развитых странах, ответственных за большую часть мировой политики. Россия и Китай в обозримом будущем вряд ли присоединятся к развитым нациям Запада; но представьте на минуту, что марксизм-ленинизм перестает быть фактором, движущим внешнюю политику этих стран, - вариант если еще не превратившийся в реальность, однако ставший в последнее время вполне возможным. Чем тогда деидеологи- зированный мир в сумме своих характеристик будет отличаться от того мира, в котором мы живем?

Обычно отвечают: вряд ли между ними будут какие- либо различия. Ибо весьма распространено мнение, что идеология - лишь прикрытие для великодержавных интересов и что это служит причиной достаточно высокого уровня соперничества и конфликта между нациями. Действительно, согласно одной популярной в академическом мире теории, конфликт присущ международной системе как таковой, и чтобы понять его перспективы, следует смотреть на форму системы - например, является она биполярной или многополярной, - а не на образующие ее конкретные нации и режимы. В сущности, здесь гоб- бсовский взгляд на политику применен к международным отношениям: агрессия и небезопасность берутся не как продукт исторических условий, а в качестве универсальных характеристик общества.

Экспансионизм и соперничество в девятнадцатом веке основывались на не менее «идеальном» базисе; просто так уж вышло, что движущая ими идеология была не столь разработана, как доктрины двадцатого столетия. Во-первых, самые «либеральные» европейские общества были нелиберальны, поскольку верили в законность империализма, то есть в право одной нации господствовать над другими нациями, не считаясь с тем, желают ли эти нации, чтобы над ними господствовали. Оправдание империализму у каждой нации было свое: от грубой веры в то, что сила всегда права, в особенности если речь шла о неевропейцах, до признания Великого Бремени Белого Человека, и христианизирующей миссии Европы, и желания «дать» цветным культуру Рабле и Мольера. Но каким бы ни был тот или иной идеологический базис, каждая «развитая» страна верила в приемлемость господства высшей цивилизации над низшими. Это привело во второй половине столетия к территориальным захватам и в немалой степени послужило причиной мировой войны.

Наше будущее зависит, однако, от того, в какой степени советская элита усвоит идею общечеловеческого государства. Из публикаций и личных встреч я делаю однозначный вывод, что собравшаяся вокруг Горбачева либеральная советская интеллигенция пришла к пониманию идеи конца истории за удивительно короткий срок; и в немалой степени это результат контактов с европейской цивилизацией, происходивших уже в после- брежневскую эру. «Новое политическое мышление» рисует мир, в котором доминируют экономические интересы, отсутствуют идеологические основания для серьезного конфликта между нациями и в котором, сле довательно, применение военной силы становится все более незаконным. Постисторическое сознание, представленное «новым мышлением», - единственно возможное будущее для Советского Союза. В Советском Союзе всегда существовало сильное течение великорусского шовинизма, получившее с приходом гласности большую свободу самовыражения. Вполне возможно, что на какое- то время произойдет возврат к традиционному марксизму-ленинизму, просто как к пункту сбора для тех, кто стремится восстановить подорванные Горбачевым «устои». В отличие от пропагандистов традиционного марксизма-ленинизма, ультранационалисты в СССР страстно верят в свое славянофильское призвание, и создается ощущение, что фашистская альтернатива здесь еще вполне жива.

От автора. Фукуяма зявляет, что «наше будущее (по мнению автора - будущее НБИ) зависит, однако, от того, в какой степени советская элита усвоит идею общечеловеческого государства». Советская и постсоветская властвующая элита до 2003 года реализовывала пожелания Фукуямы. Главную угрозу мировому господству Новой Британской империи Фукуяма как раз видит в восстановлении традиционной и успешной геополитической доктрины Руси «Москва-Третий Рим». Он очень боится этой перспективы и поэтому сразу же «наклеивает» информационные ярлыки «великорусского шовинизма» и т.д.

Исчезновение марксизма-ленинизма сначала в Китае, а затем в Советском Союзе будет означать крах его как жизнеспособной идеологии, имеющей всемирно-историческое значение. И хотя где-нибудь в Манагуа, Пхеньяне или Кембридже (штат Массачусетс) еще останутся отдельные правоверные марксисты, тот факт, что ни у одного крупного государства эта идеология не останется на вооружении, окончательно подорвет ее претензии на авангардную роль в истории. Ее гибель будет одновременно означать расширение «общего рынка» в международных отношениях и снизит вероятность серьезного межгосударственного конфликта.

Человечества с какого-то момента станет однообразной, замедлится или закончится (то есть будет достигнут некоторый идеал или конечная точка бытия). Завершение истории связано с идеей цели, по достижении которой исчезают противоречия, которые подталкивали прежнюю историю, а описание нового, неспешного и прямого развития трудно назвать историей в привычном смысле слова.

История конца истории

Идея о конце истории возникла как отрицание античных понятий о цикличности истории:

• в христианстве конец истории связан с реализацией идеала абсолютного блаженства, которому предшествует уничтожение всего материального мира и построение мира на новых основаниях. Августин учит, что до окончания истории добро (Иерусалим) и зло (Вавилон) будут идти нераздельно; затем придёт всепожирающий огонь и наступит новая жизнь, в которой зла не будет. Деталей этой новой жизни христианство не приводит;
• в утопических теориях XVIII века идеальное общество характеризовалось искоренением интеллектуального и социального неравенства (у Кондорсе) и удовлетворением всех человеческих желаний (у Юма);
• в марксизме под окончанием «предыстории» понималось построение бесклассового и безгосударственного коммунистического общества на земле, в котором не будет классовой борьбы , которую марксисты считают двигателем истории. По Марксу , «буржуазной общественной формацией завершается предыстория человеческого общества». Идею истории как процесса с началом и концом Маркс заимствовал у Гегеля , который думал, что история подходит к концу в 1806 году. Подобно христианам, Маркс не привёл деталей истории человеческого общества, которая начнётся после «предыстории»;
• в нацизме конец истории видели в создании арийского государства, которое на своей обширной территории имело бы все необходимые ресурсы для спокойного длительного существования («тысячелетний рейх »);
• в конце XX века в связи с распадом СССР идея конца истории стала ассоциироваться с тезисом об окончательной победе западной либеральной цивилизации в современном мире. Этот подход был детализирован в появившейся в 1989 году статье Ф. Фукуямы , и последовавшей за статьёй в 1992 году книги «Конец истории и последний человек ».

Цель развития и коллективизм

Конец истории предполагает признание гипотезы направленного прогресса человечества и наличия цели его развития. Так, Августин утверждает, что «земной град не будет вечным, и прежде всего потому, что его назначением является не более чем исполнение числа праведников, предназначенных к спасению», а Фома Аквинский говорит о кульминации цивилизационного развития в создании новой формы государства, где люди будут работать на процветание общества в целом и потому неравенства не будет.

Автор статьи о конце истории [кто? ] в Философском словаре увязывает идею конца истории с коллективизмом; по его мнению наличие глобальной цели неизбежно в том случае, когда требуется мобилизация всех сил общества на реализацию коллективных ценностей. Тот же автор отмечает, что в индивидуалистическом обществе нет единой цели и потому отсутствуют предпосылки для объявления «конца истории» (как пример приводится древнегреческое общество, которое отрицало в истории наличие какой-либо цели) и утверждает, что идеология «капиталистического общества» не включает понятия о коренном изменении хода истории. Тем не менее, поскольку в XXI веке «на историческом горизонте не видно никакой жизнеспособной коллективистической идеи», «история на определенный период перестает быть ареной противостояния индивидуалистических и коллективистических обществ».

Критика

По мнению критиков, концепция конца истории требует принятия гипотезы о линейной эволюции социального прогресса, которая опровергается ходом истории. Так, Д. Белл говорит о «гегельянско-марксистском представлении о линейном развитии единого мирового Разума по направлению к телосу объединенной социальной формы, что [является] неправильным толкованием природы общества и истории».

Напишите отзыв о статье "Конец истории"

Литература

• . // Философия: Энциклопедический словарь. - М.: Гардарики. Под редакцией А. А. Ивина. 2004.
• В. Л. Иноземцев. . // Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль. Под редакцией В. С. Стёпина. 2001.
• . // Владимир Соловьев и культура Серебряного века: К 150-летию Вл. Соловьева и 110-летию А.Ф. Лосева. - М.: Наука, 2005, с. 397-401.

См. также

Отрывок, характеризующий Конец истории

В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.