Теория фуллера. Джон фуллер - операции механизированных сил. Магия и мистицизм

Глава вторая. Инициатива в руках Германии; первоначальные успехи и неудачи Германии

1. Разгром Польши

1 сентября 1939 г., спустя ровно 20 лет с того дня, когда державы-победительницы сняли запрещение на торговлю с вражескими странами, Германия отбросила запрещение на войну. Если на Западе война приняла вначале позиционный характер, то на Востоке на этот раз развернулась молниеносная война. Всего за 18 дней рассыпалась, как карточный домик, Польша - страна, имеющая более 30 млн. мужественных людей и в три раза превышающая по размерам Британию.

Поражение обусловили как стратегические, так и тактические причины. Первые потому, что западная половина Польши образовывала огромный выступ, направленный в сторону Берлина; с севера к нему примыкали Восточная Пруссия и Померания, с юга - Силезия и Словакия. Вторые потому, что к западу от Вислы не было естественных рубежей обороны. Германо-польская граница тянулась на 1700 миль, ни одна из армий того времени не могла оборонять ее. Зачем же поляки взялись за это?

Основная причина заключалась в том, что польские важные стратегические районы находились в выступе, а без них поляки не смогли бы снабжать свои войска. Среди этих районов четыре имели первостепенное значение: 1) угольный район польской Силезии; 2) промышленные города Кельце, Конске, Опочно, Радом и Люблин; 3) промышленные города Тарнов, Кросно, Дрогобыч и Борислав; 4) текстильный район вокруг Лодзи. Большинство польских предприятий по производству вооружения и боеприпасов располагалось в третьем районе, там же находились авиационные и моторостроительные заводы, угольные шахты, предприятия по очистке нефти и производству горючего. Первый из названных районов находился на границе с Германией и сам образовывал дополнительный выступ между Верхней Силезией и Словакией. Второй район был расположен в 100–150 милях к северу от Словакии, третий район - также в 20–60 милях севернее Словакии и четвертый район - примерно в 80 милях к востоку от Силезии.

Еще в двух отношениях стратегическое положение поляков было невыгодно. Во-первых, Германия господствовала на Балтийском море и, следовательно, несмотря на существование Польского коридора, могла поддерживать тесную связь с Восточной Пруссией. Во-вторых, Польша могла поддерживать контакт со своими западными союзниками только через Румынию и Черное море. Стратегически Польша являлась островом на суше, все «побережье» которого было открыто для вторжения. Тактические неудобства были не менее велики. Польская армия и авиация уступали немецким не только по численности, но и технически. Район же, который поляки решили оборонять, представлял собой идеальную местность для действий мотомеханизированных частей, особенно осенью, когда обычно стоит прекрасная погода. Уж одно это поставило польскую армию в плачевное положение. Больше того, в этих районах проживало около 2 млн. немцев, и почти все, что делали поляки, становилось известным противнику.

Польский план носил половинчатый характер: он был частично наступательным и частично оборонительным. Однако нужно отдать должное его составителям: ведь поляки ожидали энергичного наступления своих союзников на Западном фронте, хотя не имели никаких оснований ждать его начала раньше, чем через несколько месяцев. Польский командующий маршал Рыдз-Смиглы и его штаб, инстинктивно настроенные против обороны, положились на мужество солдат и, крайне недооценив возможности танков и авиации, сочли возможным удерживать весь выступ от Гродно до Кросно и прикрыть все промышленные районы. По плану Рыдз-Смиглы, 6 армий, состоявших из 30 пехотных дивизий, 10 резервных дивизий и 22 кавалерийских бригад, разместились вдоль границы и поблизости от нее; резервы этих армий и общий резерв дислоцировались в районе Варшавы. После завершения мобилизации польский командующий располагал 50 с лишним тыс. офицеров и 1,7 млн. солдат. Однако перед лицом германской армии эти цифры значили очень мало, так как поляки почти не имели мотомеханизированных войск. В польской авиации было около 500 пригодных к использованию самолетов, бронетанковые силы насчитывали только 29 рот броневиков и 9 рот легких танков. Кроме того, поляки испытывали недостаток в тяжелой, зенитной и противотанковой артиллерии.

Германский план предполагалось выполнить двумя этапами. Первый этап - окружить и уничтожить польские войска в излучине Вислы; второй этап - ударами из Восточной Пруссии на юг и из Словакии на север отрезать всю Польшу к западу от линии Белосток - Брест-Литовск и р. Буг. Таким образом, план предусматривал два двойных охвата: внутренний - к западу от Варшавы и внешний - к востоку от нее.

Выполнение плана было возложено на генерала фон Браухича, который располагал пятью армиями. Армии разделялись на две группы: разграничительная линия проходила по реке Нетце.

Северная группа армий под командованием генерала фон Бока состояла из 3–й и 4–й армий. 3–я армия находилась в Восточной Пруссии, а 4–я - в Померании. Перед 3–й армией стояла главная задача: продвинуться южнее и восточнее Варшавы и далее встретиться с 14–й армией, наступавшей в северном направлении из Верхней Силезии и Словакии. 4–я армия должна была сначала разгромить противника в польском Поморье, а затем сомкнуться с правым флангом 3–й армии и действовать против правого фланга поляков в районе Познани.

Южная группа армий под командованием генерала фон Рундштедта состояла из 8–й, 10–й и 14–й армий. 8–я армия, дислоцированная в Померании и Бранденбурге, левым флангом опиралась на реку Нетце, а правым - на Намслау (восточнее Бреславля). Эта армия должна была действовав против польских сил в районе Познани и взаимодействовать с правым флангом 4–й армии и левым флангом 10–й армии. 10–я армия из Нижней Силезии должна была прорваться к Висле и окружить левый фланг польских войск в районе Познани. 14–я армия, сосредоточенная в Верхней Силезии, Моравии и Словакии, должна была уничтожить польские войска в районе Кракова и, выдвинув вперед правое крыло, наступать на север до соединения с левым флангом 3–й армии.

Очевидно, в этих операциях принимали участие 45 германских дивизий. Силы не очень большие, если учесть размеры театра военных действий. Но в отличие от польских дивизий они были превосходно снаряжены и укомплектованы несравненно лучшим личным составом. Размеры германских мотомеханизированных сил оцениваются по-разному; скорее всего они насчитывали 6 танковых и 6 моторизованных дивизий. Из 4 германских воздушных флотов использовались 2 флота: 1–й под командованием генерала Кессельринга, базировавшийся на Восточную Пруссию и Померанию, и 4–й - под командованием генерала Лера, базировавшийся на Силезию и Словакию. Оба эти флота имели около 2 тыс. машин.

Сравнительно с массами пехоты германские военно-воздушные и танковые силы были невелики, особенно если вспомнить, какие огромные соединения действовали на позднейших этапах войны. Однако они сыграли такую решающую роль в ходе военных действий, что достаточно принять в расчет только их достижения, чтобы понять, почему Польша так быстро потерпела крах.

Наступление на Польшу началось в 4 часа 40 мин. утра 1 сентября 1939 г. массированным ударом с воздуха. Поляки были застигнуты врасплох. Они продолжали мыслить, так сказать, категориями неторопливых военных действий 1914 г.: сначала выдвижение кавалерийских заслонов и наблюдательных партий, потом осторожное продвижение вперед обеих сторон с целью выиграть время для завершения мобилизации. Короче говоря, им снились авангардные действия легкой конницы, а их разбудили атакой тяжелой кавалерии. В результате, через 48 час. после начала военных действий польское командование было парализовано.

В качестве первоочередной задачи германских военно-воздушных сил был захват господства в воздухе. Это было достигнуто уничтожением польской авиации как в воздухе, так и на земле. Во время массированных ударов немецкой авиации по аэродромам перед польскими летчиками стоял выбор: либо подняться в воздух и принять бой с численно превосходящим противником, либо оставаться на земле свидетелями уничтожения своих самолетов на аэродромах. Бомбардировке были также подвергнуты сооружения противовоздушной обороны, ремонтные предприятия и радиостанции.

Германская авиация применяла следующую тактику: один или несколько разведывательных самолетов выводили на цель девятки бомбардировщиков, следовавших под прикрытием истребителей; самолеты летели на высоте 10 тыс. футов, при подходе к цели снижались до 3 тыс. футов и звеньями по три машины сбрасывали бомбы на цель. После этого истребители пикировали и на бреющем полете обстреливали все замеченные самолеты и польских солдат. Иногда перед началом бомбардировки разведчик на небольшой высоте окружал цель кольцом белого дыма.

Господство в воздухе было захвачено немедленно, буквально через 24 часа после начала войны, и перед германской авиацией встала новая задача: воспретить все переброски войск противника по земле. Основными целями германской авиации стали железные дороги и станции в излучине Вислы, причем мосты, которые могли потребоваться германским войскам, не уничтожались. Также подвергались нападению колонны войск и транспорты на дорогах. Чтобы организовать диверсии и подрывную работу в тылу, за линией фронта высаживали десанты и сбрасывали парашютистов. Сообщалось, что «в некоторых случаях высаженные десанты нападали на штабы и охрану за линией фронта».

В результате вся система польского командования расстроилась сверху донизу, и мобилизация застряла в безвыходном тупике. Основная масса польской армии так и не достигла районов сосредоточения, которые в отдельных случаях немцы заняли через несколько часов после начала военных действий.

Еще одна задача германских военно-воздушных сил заключалась в том, чтобы поддерживать и ускорять продвижение своих наземных сил, особенно танковых и моторизованных дивизий, возглавлявших все основные германские наступательные операции. Именно эти соединения и довершали дезорганизацию и деморализацию, внесенную налетами с воздуха, повергая польские войска, оставшиеся без командования, в такое смятение, что в большинстве случаев германская пехота занимала районы, пройденные танковыми и моторизованными соединениями, почти без боя.

В начале войны германские танковые дивизии были довольно громоздкими соединениями. В танковую дивизию входили: штаб, дивизионная разведывательная часть, танковая бригада, бригада моторизованной пехоты, артиллерийский полк, дивизион противотанковой артиллерии и саперный батальон. Танковая бригада состояла из двух танковых полков, в каждом полку было по два батальона, а в батальон входила одна рота средних и три роты легких танков. Всего в дивизии было немногим больше 400 танков. Для того чтобы сделать ее более подвижной, в 1942 г. численность танков была сокращена почти наполовину.

Тактика германских бронетанковых войск основывалась в большей степени на быстроте действий, чем на огневой мощи. Основная задача заключалась в том, чтобы внести смятение. Поэтому немцы обычно заботились главным образом о глубине прорыва. Узлы сопротивления, укрепленные районы, противотанковые препятствия, леса и деревни обычно обходились; германские командиры старались найти линии наименьшего сопротивления, ведущие в тыл противника. После прорыва успех развивался также в глубину, вместо того чтобы следовать более осмотрительному методу, разработанному французами: расширять прорыв по фронту. Тактика развития прорыва в глубину была рискованной, так как энергичный противник мог отрезать прорвавшиеся части. Однако немцы правильно рассчитали, что авиация подавит моральный дух поляков еще до ввода в действие танковых дивизий. Каждая дивизия стремилась вперед, не заботясь о своих соседях. Защита стыков возлагалась на тыловые войска. Если встречалось сопротивление, то по возможности такой район обходили и оставляли для следовавшей позади пехоты. Германское командование считало важным наладить взаимодействие между танковыми дивизиями и военно-воздушными силами, и ему удалось добиться этого; бомбардировщики, эскадрильи штурмовиков и танковые роты прекрасно взаимодействовали друг с другом. Большая роль отводилась и артиллерии, как самоходной, так и на автотяге. На первом этапе наступления, если нельзя было обойти фронт обороны, танки действовали следующим образом: сначала танки, построившись клином, прорывали оборонительную полосу противника на узком участке фронта шириной от 3 до 4 км; брешь удерживалась штурмовыми войсками, следовавшими за танками; затем в прорыв вводились свежие танковые силы, часть которых расширяла прорыв, в то время как другие соединения следовали вперед в глубину.

Однако сопротивление поляков было настолько слабым, что тактика обычно упрощалась: германские танковые и моторизованные войска устремлялись вперед, а основная масса пехоты следовала позади на расстоянии 10–20 миль. Германская 4–я армия, продвигавшаяся из Померании, таким образом, достигла предместий Варшавы «благодаря усилиям только своего первого танкового эшелона, покрывшего 240 км за 8 дней».

Интересно отметить, что, несмотря на германское превосходство в танках, «ночные нападения на штабы и стоянки германских танковых дивизий, предпринимавшиеся несколько раз польской пехотой, дали отличные результаты. Противник был вынужден придать своим танкам и броневикам мощные, ослеплявшие атакующих прожекторы, которые в случае использования по заранее разработанному плану помогали вести огонь ночью».

Мы не думаем подробно излагать военные действия начиная с 1 сентября 1939 г., однако нужно привести несколько фактов, показывающих быстрый ход германо-польской войны. 5 сентября левое крыло 3–й армии генерала фон Кюхлера форсировало Нарев у Ломжи, а правое - соединилось с левым флангом 4–й армии генерала фон Клюге, которая к тому времени заняла Польский коридор. 8–я армия генерала фон Бласковица приближалась к Лодзи, танки генерала Гудериана взяли Петроков и Кельце. 10–я армия генерала фон Рейхенау, заняв промышленную Польскую Силезию, устремилась к Висле, а 14–я армия генерала Листа окружала Краков. К 8 сентября танки Гудериана были у Варшавы, 14–я армия вышла на рубеж реки Сан. Все польские части, находившиеся в районе Познани, а также ускользнувшие из Поморья, сгрудились в котле вокруг Кутно (в 75 милях западнее Варшавы)

Через неделю эта группировка капитулировала. К 17 сентября все боевые действия к западу от Вислы фактически прекратились, и война была перенесена на рубеж Буга. В этот день русские без объявления войны перешли восточную границу Польши. 18 сентября польское правительство эмигрировало в Румынию. Примеру правительства последовали десятки тысяч беженцев. 17 сентября американский корреспондент У. Ширер, находившийся в Цоппоте, близ Данцига, пометил в своем дневнике:

«Весь день ехал из Берлина через Померанию и Коридор, чтобы добраться сюда. Дороги забиты колоннами германских моторизованных частей, возвращающихся из Польши».

«…взято 450 тыс. пленных, захвачено 1200 орудий, уничтожено либо захвачено 800 самолетов. Через 18 дней после начала войны не осталось ни одной целой польской дивизии или хотя бы бригады»

Варшава продержалась до 27 сентября, когда польский комендант запросил перемирия. 30 сентября гарнизон Варшавы, насчитывавший 120 тыс. офицеров и солдат, сложил оружие.

Немцы понесли весьма небольшие потери в этой удивительной кампании. Учитывая быстроту германо-польской войны, нет оснований ставить под сомнение цифры, оглашенные Гитлером по радио: 10 572 убитых, 30 322 раненых и 3 400 пропавших без вести.

О польских потерях можно только строить догадки, однако немцы сообщили, что ими захвачено 694 тыс. пленных. Сама Польша стала военной добычей. Немцы захватили часть страны к востоку от Писсы, Буга и Сана площадью 129 400 кв. км.

Тактически эта короткая кампания имела выдающееся значение. Уже сама быстрота ее говорит об этом. Она не только явилась практической проверкой возможности нападать, быстро парализуя силы противника; всем, кто мог здраво судить о тактике, она показала, что в механизированной войне важнее быстрота, а не огневая мощь. Следовательно, цель нападения - не столько уничтожение, сколько внесение смятения в ряды неприятеля. Быстрота дала возможность немцам выполнить свои планы, и, напротив, отсутствие этой быстроты у поляков помешало им перестроить свои планы.

Исход кампании был решен не численным превосходством, а быстротой совместных действий авиации и танковых частей. Если бы у поляков были германские военно-воздушные и танковые силы, а у немцев - польские, то поляки при умелом использовании своих сил, несмотря на свое невыгодное стратегическое положение, достигли бы Одера так же быстро, как немцы достигли Вислы. Однако в высшей степени сомнительно, чтобы полякам удалось захватить Германию с хода, как немцы захватили Польшу, не только потому, что в Германии больше естественных препятствий, чем в Польше, а потому, что ключевой германский стратегический район находился в Руре, то есть за пределами первого броска. Поляки, следовательно, не могли бы использовать стратегию сокрушения так же полно, как это сделал их противник.

Кампания показала, что перед лицом атаки танковых и моторизованных сил линейная оборона устарела. Любая форма линейной обороны независимо от того, состояла ли она из долговременных сооружений или из поспешно возведенных полевых укреплений, какие неоднократно останавливали наступающего в первую мировую войну, оказалась наихудшим видом обороны: когда танковые силы противника прорывали оборонительную полосу, защитники не могли сосредоточить свои войска для контратаки. В этом случае обороняющийся напоминает человека, который стоит, вытянув вперед руки, перед боксером, занявшим боевую позицию; чтобы защитить себя или ударить, он должен сначала притянуть руки к туловищу. Далее, германо-польская война показала, что части прикрытия, в задачу которых входит наблюдать за противником и задерживать его, а не ввязываться в решительную схватку, должны обладать очень большой подвижностью, чтобы быть в состоянии быстро наступать и отступать. Они также должны располагать сильными противотанковыми средствами.

Наконец, кампания ясно показала, что в тактических условиях, созданных танковыми и моторизованными войсками, когда маневр стал быстротечным, командование должно быть гораздо больше децентрализовано, чем раньше, чтобы нижестоящие командиры могли самостоятельно принимать немедленные решения. Взаимодействие должно устанавливаться на основе общего замысла действий, а не пунктуального выполнения плана. Быстрота в значительной степени заменила методичность исполнения, но быстрота, подчиненная единой цели, ясно понятой всеми участниками операции.

2. Русско-финская война

В те дни, когда немецкие войска громили поляков, не менее удивительная война происходила на Западе. Скоро она получила название «странной войны», однако из приводимой ниже цитаты видно, что лучше подходит немецкое название «Sitzkrieg» [ «сидячая война». - Прим. ред.].

«Сильнейшая в мире французская армия получила необходимое время, чтобы занять самые сильные укрепления, когда-либо создававшиеся гением человека. Во Францию был перевезен и высажен без каких бы то ни было потерь большой, превосходно вооруженный и снаряженный британский экспедиционный корпус, который разместился в этой стальной крепости. Укрепившись, таким образом, Франция и Британия предотвратили угрозу «молниеносной» или какой-нибудь другой атаки против линии Мажино»

Сильнейшая армия в мире, перед которой находились не больше 26 дивизий противника, бездействовала, укрывшись за сталью и бетоном, в то время как враг стирал с лица земли мужественного до донкихотства союзника. Но, как мы увидим ниже, были веские основания для этого.

К 11 октября 1939 г. численность британских вооруженных сил во Франции достигла 158 тыс. Только 9 декабря они понесли первую жертву (был убит один капрал). К рождеству было убито еще два человека, а общие французские потери армии, флота и авиации к этому времени составили 1433 человека.

Между тем 3 сентября 1939 г., когда Британия объявила войну, началась битва за Атлантику. Она открылась потоплением «Атении» немецкой подводной лодкой U–30 близ Донегола. Эта битва в дальнейшем потребовала мобилизации ресурсов Британии до предела и продолжалась до тех пор, пока не прозвучал последний выстрел на суше. Война в воздухе началась днем позднее. 4 сентября британская авиация нанесла удар по германскому флоту в Вильгельмсгафене и Брюнсбюттеле, а несколько позднее начала разбрасывать листовки над Германией. Такой войны без крови не видывали со времен битв при Молинелле и Загонаре.

6 октября Гитлер предложил заключить мир. Предложение Гитлера было отвергнуто. Тогда 30 ноября развернулась первая из нескольких неожиданных кампаний: русские войска вторглись в Финляндию.

Это была война государства с населением в 180 млн. против народа, насчитывавшего всего 3,5 млн. человек. Длилась она в пять с лишним раз дольше германо-польской.

Русская армия была огромна; Финляндия располагала незначительными вооруженными силами. На одной стороне стояла армия в 100 дивизий, насчитывавшая 1,5 млн. солдат, 9 тыс. танков и 10 тыс. самолетов. На другой стороне - 3 дивизии и 1 кавалерийская бригада - всего 33 тыс. солдат, горстка танков, 60 годных боевых самолетов и 250 орудий, включая береговую артиллерию. Этой маленькой армией командовал маршал Маннергейм.

Русский план заключался в том, чтобы бомбардировать и запугивать. Рассчитывая, что финский рабочий класс свергнет свое правительство, русские начали наступление в ужасно плохую погоду. Пять колонн русских войск, главная из которых состояла из б дивизий, двигались на линию Маннергейма - укрепленный район, пересекавший Карельский перешеек от Финского залива до Ладожского озера. К своему удивлению, русские встретили ожесточенное сопротивление, которое в сочетании с исключительно трудными природными условиями (отсутствием дорог в условиях местности, изобилующей лесами, озерами, холмами и оврагами, покрытыми полуметровым слоем снега) скоро остановило наступление.

Русские танки были вынуждены двигаться по лесным дорогам и сотнями застревали в сугробах. Много машин финны сожгли. Отряды финских лыжников в белых маскировочных халатах, почти незаметные на местности, рыскали вокруг врага. Они скользили по лесам, задерживая колонны войск, преграждая путь отставшим, обстреливая транспорт, полевые кухни и лагерные стоянки войск. Иногда финны отрезали целые русские бригады, и приходилось снабжать их с воздуха, причем с небольшим успехом. С самого начала финны нанесли такие тяжелые потери врагу, что русские вдвойне усилили бомбардировки, рассчитывая сломить волю финнов к сопротивлению.

Сейчас, как никогда, представлялась возможность проверить теорию Дуэ на практике, так как русские безраздельно господствовали в воздухе. Если бы Дуэ был прав, финны должны были капитулировать через две недели. Вместо этого сопротивление стало еще более решительным. Нужно было изыскать иной образ действия. Выход был найден в возвращении к тактике 1916–1917 гг.

Русские сосредоточили 27 дивизий и огромные массы артиллерии против линии Маннергейма. 2 февраля 1940 г. после продолжительной артиллерийской подготовки русские войска под командованием маршала Тимошенко начали наступление. В течение десяти дней финны удерживали свои позиции, но 13 февраля позиции были прорваны, и через два дня началось отступление. Финны не могли сопротивляться танкам в открытом поле и в начале марта запросили перемирия. 10 марта начались мирные переговоры, а через два дня был подписан мирный договор.

Уроки этой небольшой войны поучительны. Во-первых, они показывают, что всегда опасно презирать противника, как бы ни был он слаб. Полагая, что демонстрация силы окажется достаточной, чтобы запугать финнов и добиться немедленной капитуляции, русские хорошо подготовились использовать в пропагандистских целях радио, духовые оркестры и кино, однако совершенно упустили из виду стратегические и тактические аспекты войны и вопросы снабжения.

Во-вторых, в глазах тех, кто мог здраво судить о вещах, эта война во многом подорвала состоятельность теории Дуэ. Она показала, что бомбардировки с воздуха, так же как и артиллерийский обстрел, - это медленный, а отнюдь не быстрый способ изматывания врага. В-третьих, если оружие сконструировано без учета особенностей местности и климата, то независимо от его мощи оно окажется почти бесполезным. В-четвертых, высокая подвижность финнов, так же как высокая подвижность немцев в Польше, еще раз показала, что она важнее численного превосходства.

Последнее и наиболее важное с точки зрения последующих событий обстоятельство привело Гитлера к выводу, что русская армия 1939–1940 гг. оставалась такой же, какой была в 1916–1917 гг. Если маленькая Финляндия могла сделать так много, то что мог бы сделать мощный рейх?

3. Норвежская кампания

Пока русские расправлялись с финнами, «сидячая война» продолжалась. Представляющие интерес события происходили только на море. В середине декабря произошла битва у реки Ла-Плата, закончившаяся потоплением германского линкора «Граф Шпее». 12 февраля 1940 г. значительная группа транспортных судов доставила в Египет лучшие части 2 австралийских и 1 новозеландской дивизии. Неделю спустя на борт германского вооруженного торгового судна «Альтмарк», находившегося в норвежских территориальных водах, поднялись британские моряки и сняли 299 захваченных немцами граждан союзников. Эта операция вызвала недовольство норвежского правительства. Тем не менее рано утром 8 апреля британское и французское правительства информировали Норвегию, что с целью пресечь германское судоходство вдоль норвежского западного побережья прошлой ночью были минированы норвежские территориальные воды.

Это было нарушением нейтралитета и легко могло вовлечь Норвегию в войну. Готовы ли были союзники поддержать Норвегию в случае вмешательства немцев? Нет.

8 ту же ночь база британского флота Скапа-Флоу подверглась сильнейшему налету германской авиации. Рано утром

9 апреля жители Копенгагена, ехавшие на велосипедах на работу, неожиданно оказались среди колонн германских солдат, маршировавших к королевскому дворцу. Сначала датчане решили, что происходит съемка кинофильма. Через несколько минут дворцовая охрана открыла огонь, немцы ответили, и наконец король направил адъютанта, чтобы прекратить стрельбу. Дания капитулировала перед Гитлером. Такой была прелюдия к одной из самых смелых и хорошо задуманных операций военной истории - захвату в один день всех важнейших центров Норвегии.

Эта удивительная операция была первым примером практического применения стратегии Гитлера. «Зачем мне деморализовать противника военными средствами, когда я могу достичь того же лучше и дешевле другими путями», - говорил он. Если не нравственность такого образа действия, то его разумность была безусловно доказана, как видно из краткого обзора событий.

Норвежская армия была крохотной, тем не менее Гитлер не имел никакого намерения прямо нападать на нее. Еще задолго до 9 апреля он повел прямое наступление на норвежский народ. Он знал, что в демократическом государстве армия почти бесполезна, если народ сочувствует делу противника. В течение длительного времени Гитлер вел ловкую пропаганду и создал в Норвегии большую группу своих сторонников во главе с майором Видкуном Квислингом, главой норвежского «Насджонал Самлинга». На этих людей, которые потом стали называться «пятой колонной», опирался Гитлер, начиная нападение, стратегические цели которого сводились к следующему:

1. Ограничить мощь британского флота, создав воздушные и военно-морские базы на западном побережье Норвегии.

2. Открыть Северное море и Атлантический океан для германского флота.

3. Выйти на морские коммуникации между Британией и северной частью России.

4. Обеспечить безопасность доставки шведской руды западным морским путем.

Важность Норвегии для Германии четко объяснила 21 апреля 1940 г. газета «Франкфуртер цейтунг»:

«Действительно ли немцы совершили огромную ошибку (как утверждают англичане), захватив этот трамплин в борьбе не на жизнь, а на смерть с Великобританией, вместо того чтобы оставить Норвегию и всю остальную Скандинавию со всеми обеспечиваемыми ими стратегическими и экономическими выгодами врагу… После первоначального успеха, не говоря уже об экономических выгодах, мы сможем связать и ослабить франко-британские воздушные и морские силы и заставить Британию сражаться… Рано или поздно станет заметным ослабление позиций западных держав как в Северном море, так и в других морях, важных для Британии и Франции, особенно в Средиземном море. Военно-морское превосходство западных держав основывается на том, насколько их флоты сильнее флотов других государств. Это важно иметь в виду всем тем, кто хочет положить конец франко-британскому превосходству на море ради завоевания Lebensraum. Ни в одной стране связь между Северным и Средиземным морями не подчеркивалась в последнее время так сильно, как в Италии»

Для достижения указанных стратегических целей нужно было создать тактические предпосылки: захватить основные норвежские аэродромы и порты, прежде чем подоспеют англичане. Тут-то и вступила в дело «пятая колонна». После получения приказа она должна была захватить и удерживать эти объекты до высадки воздушных и морских десантов. Воздушные десанты могли прибыть через несколько часов, а чтобы ускорить доставку десантов морем, немцы прибегли к тактике «троянского коня». За несколько дней до начала вторжения были погружены и отправлены в различные места назначения войска на судах, перевозивших уголь, руду, и торговых судах.

Одновременно с оккупацией Дании, которая дала немцам воздушные базы, фланкирующие Северное море и Скагеррак, «пятая колонна» в Норвегии выполнила свое задание и была немедленно поддержана воздушными десантами и отрядами, доставленными на торговых судах. Затем немецкие войска переправились через Скагеррак.

Осло, ключевой пункт вторжения, был захвачен «пятой колонной» при поддержке воздушного десанта, в то время как морской десант под прикрытием сильного эскорта кораблей военно-морского флота взял штурмом береговые укрепления гавани. Во время боя был потоплен крейсер «Блюхер» водоизмещением 10 тыс. т и несколько других судов, включая транспортные. Нарвик, расположенный в 800 милях к северу от Осло, был захвачен скрытно высаженными войсками, действовавшими под прикрытием флота. Здесь высадились австрийцы, подготовленные к войне в горах. Кристиансунн, Тронхейм, Берген и Ставангер были захвачены таким же образом, а самый важный в Норвегии аэродром в Соло, вблизи Ставангера, был занят воздушным десантом. К ночи 9 апреля все указанные пункты были в руках немцев. Затем генерал фон Фалькенхорст, руководивший вторжением, направил по железным и шоссейным дорогам из Осло вглубь страны войска во все эти пункты, за исключением полностью изолированного Нарвика.

Быстрота и внезапность нападения временно парализовали британское и французское правительства. Немедленный контрудар мог быть нанесен только с моря и воздуха. Это было настолько ясно, что британской общественности казалось, что «Гитлер в результате своей авантюры попал в руки британского флота» Хотя воинственный Черчилль и возглавлял морское министерство, однако, если не считать минирования Скагеррака, ничего не было предпринято до 15 апреля с целью помешать захватчикам.

Только 15 апреля небольшой контингент британских войск высадился севернее Нарвика. Но зачем это было сделано, понять трудно. «Если бы один германский десант внезапно напал на Лондон, а другой утвердился в Гулле, - справедливо замечает Грейвс, - то успешная высадка в Инвернессе американцев, пришедших на помощь, мало облегчила бы положение британской армии, сражавшейся не на жизнь, а на смерть в центральных графствах.

16 апреля последовала высадка войск под командованием генерала Картона де Виарта в Намсусе. 18 апреля высадилась еще одна группа войск генерала Б. Паже в Ондальснесе. Десанты должны были отвлечь внимание противника перед прямым ударом по важному порту Тронхейм, вблизи которого находился аэродром. Однако, как только отвлекающие группы продвинулись вглубь страны, от высадки в Тронхейме отказались, так как флот попал бы под удар авиации противника. О том, что оба десанта также могут подвергнуться нападению авиации, не подумали. При отсутствии прикрытия с воздуха войска, продвигавшиеся от побережья, в течение десяти дней подвергались жесточайшей бомбардировке. Только после этого союзнический Верховный военный совет принял решение эвакуировать их. Чрезвычайно трудная операция была успешно проведена 2–3 мая, однако флот понес тяжелые потери.

В тактическом отношении эта короткая кампания показала, что если авиация не является единым целым с армией и флотом, то наземные и морские силы теряют свое боевое значение более чем наполовину. Налеты британской авиации на аэродром в Ставангере были бесполезными, так как в распоряжении немцев находились все аэродромы Норвегии. Требовалась непосредственная поддержка с воздуха, а поскольку ее не было, экспедиционные силы были обречены на неудачу с самого начала. Эта кампания еще раз продемонстрировала, что быстрота нападения, а не численность действующих войск на девять десятых решает успех сражения, конечно, не в том смысле, что противник физически уничтожается быстротой, а в том, что быстрота подрывает его боевой дух. Британское и французское правительства, так же как генеральные штабы этих стран, несомненно, были повергнуты в смятение смелостью и внезапностью нападения немцев. Это отчетливо видно из предпринятых ими мер против немцев в Норвегии.

Однако главные результаты кампании, несмотря на все их значение, не носили стратегического характера. Куда более важными оказались последствия в психологической и политической областях. Престиж Германии необычайно возрос. Нейтральные страны поверили в непобедимость Германии. В Британии сменилось правительство. Открывшиеся 7 мая прения в палате общин по вопросу о ведении войны в Норвегии и проведенное 9 мая голосование показали, что правительство имеет ничтожное большинство и не пользуется больше доверием парламента. 10 мая Чемберлен подал в отставку и Черчилль стал премьер-министром.

4. Разгром Голландии и Бельгии

В Британии германское вторжение в Норвегию единодушно называли «безумием». Даже Черчилль считал, что занятие Норвегии есть не что иное, как новая испанская язва. «Я должен заявить палате общин, - говорил он 11 апреля, - что мы попадем в чрезвычайно выгодное положение в результате происшедшего, если… извлечем максимальную выгоду из стратегической ошибки, допущенной нашим смертельным врагом».

Но было ли вторжение ошибкой? Если иметь в виду цель Гитлера завоевать Lebensraum (а ее следует помнить при рассмотрении войны в Европе, иначе его стратегия непонятна), то станет ясным, что захват Норвегии был первым шагом к завоеванию западных стран. Завоевание же западных стран было необходимо, чтобы затем на Востоке вести войну против России на одном фронте.

Для завоевания Запада требовалось ликвидировать Францию и Британию, и в то время как Франция была доступна, на Британию нельзя было напасть не только потому, что она была островом, а также потому, что британский флот не давал возможности произвести прямое нападение. Проблема наполовину заключалась в том, чтобы сделать британский флот неспособным к выполнению своих задач. Для этого требовалось: 1) нейтрализовать Северное море; 2) создать воздушные базы и базы подводных лодок на атлантическом побережье Норвегии; 3) нейтрализовать Ла-Манш; 4) создать воздушные базы и базы подводных лодок на атлантическом побережье Франции. Затем, действуя с баз на норвежском и французском атлантическом побережье против английских коммуникаций и блокируя полностью судоходство в Северном море и проливе Ла-Манш, поставить Британию в такое затруднительное экономическое положение, что она согласится на продиктованный ей мир. Это, однако, зависело от того, насколько далеко пойдет Америка в своей помощи Британии.

Стратегически для выполнения третьего и четвертого условий требовалось разрешить вторую часть проблемы: занять Францию. Для этого следовало немедленно наступать на Францию через Голландию и Бельгию, избегая, таким образом, фронтальной атаки линии Мажино, кончавшейся у Монмеди. В случае успеха операции решалась и другая задача, касавшаяся захвата французских важных стратегических районов в департаментах Нор и Па-де-Кале, без промышленности и угля которых французская армия не смогла бы долго продержаться. Эти районы отстояли не более чем на 150–200 миль от германской границы. Даже не принимая в расчет последующие события, а просто памятуя быстроту, характеризовавшую до тех пор все германские наступления, можно было уже тогда прийти к выводу, что победа в Норвегии говорила не о возникновении «испанской язвы», а о решающей ампутации. Франция отсекалась от Англии.

Германский план, предложенный и разработанный генералом фон Манштейном, не был, как это часто утверждают, повторением плана Шлиффена 1914 г., основанным на маневре у Лейтена. План Манштейна был гибкой операцией, подобной проведенной при Арбелах. Цель его заключалась не в том, чтобы обойти и окружить левое крыло противника, а в том, чтобы прорвать фронт и смять левое крыло с одновременным выходом в тыл правого крыла противника.

Изложенному плану противостоял другой, наиболее самоубийственный. Линия Мажино кончалась у Монмеди, и с первых дней войны до начала германского наступления англичане и французы были заняты тем, чтобы довести ее до побережья, создавав зону полевых укреплений. Французы исходили из того, что длительная позиционная война повторится. Несмотря на это, в октябре и ноябре 1939 г. союзники составили план «D», который предусматривал, что в случае германского вторжения в Голландию и Бельгию или только в Бельгию, союзные войска покинут эту линию и продвинутся вперед до Диля или Эско, но не для наступления на немцев, а для занятия оборонительного рубежа, прикрытого слабыми полевыми укреплениями.

« Кроме этого плана существовало еще два меньших плана, составленных голландцами и бельгийцами. Голландский план ставил своей целью задержать противника на всей восточной границе, удержать крупными силами рубеж Балл и - Раам-Пел (от Зейдер-Зе у Эмнеса до Граве и от Граве до Вирта), если войска будут выбиты с этой линии, отойти назад до «Голландской крепости» и на Ост-фронт (Мейден - Утрехт - Коринчем). Бельгийский план предусматривал задержать противника боем на рубеже канала Альберта от Антверпена до Льежа и вдоль реки Маас от Льежа до Намюра, а в случае давления противника отойти на линию Антверпен - Намюр. Между голландцами и бельгийцами взаимодействие отсутствовало, и почти не было налажено взаимодействие между бельгийцами и французами.

Германский план основывался не только на численности войск, но и на единстве командования, точном указании цели, превосходстве в боевой технике, мобильности и тактике и, самое важное, на превосходстве морального состояния войск.

Считая участок фронта против линии Мажино, где немцы разместили группу армий «С» под командованием генерала фон Лееба, чтобы стеречь 26 французских дивизий, занимавших линию Мажино, немцы выставили 150 пехотных дивизий против 106 голландских, бельгийских, польских, французских и британских. Но если немцы имели 10 танковых дивизий и, возможно, еще 10 моторизованных дивизий, 4 воздушных флота, насчитывавших от 3 тыс. до 4 тыс. самолетов, то у их противников было всего 3 танковые дивизии (все французские), и они были слабее в воздухе. По данным генерала Вейгана, французы имели от 700 до 800 самолетов первой линии, голландцы и бельгийцы - по 200, британский экспедиционный корпус - также около 200, так как основная масса британской авиации оставалась в Англии для обороны и стратегических бомбардировок противника.

Моральный дух у немецких войск был несравненно выше, чем у большинства их противников. О том, какое большое значение имеет моральный дух, еще Полибий писал, что из всех сил, имеющих значение в войне, решающей является моральный дух воина. Немецкие войска в этом отношении были «чрезвычайно хороши», а французские войска - чрезвычайно плохи: «предательство пронизывало французскую армию сверху донизу». Народ и в равной степени армия были полностью деморализованы. В Голландии существовало сильное национал-социалистское движение, в Бельгии несколько более слабое фашистское движение рексистов под руководством Дегрелля. Таким образом, Гитлеру представились большие возможности пустить в ход свое психологическое наступление, что он и сделал с удивительным успехом.

На голландской, бельгийской и люксембургской границах немцы разместили две группы армий и танковую группу под командованием генерала фон Клейста: северная группа армий «Б» под командованием генерала фон Бока и южная группа армий «А» под командованием генерала фон Рундштедта, которую поддерживал фон Клейст. Группа армий Бока должна была быстро занять Голландию, чтобы ее аэродромы можно было использовать против Бельгии с севера. Перед Рундштедтом и Клейстом была поставлена задача стремительно преодолеть укрепления на рубеже канала Альберта, прикрывающие Бельгию, одновременно пройти через Арденны, обрушиться на бельгийско-французский фронт между Динаном и Седаном и прорвать его.

7 мая 1940 г. упорнее, чем раньше, стали циркулировать слухи 6 германском наступлении. Вскоре после полуночи 9 мая население слышало шум моторов большого количества самолетов, летавших над Голландией. Тут же поступили сообщения о нападении на голландские аэродромы и на Гаагу, немного спустя стало известно о том, что на аэродромах высадились парашютисты, особенно много в пределах «Голландской крепости», в том числе на самый важный аэродром Ваалхавен - аэропорт Роттердама. Парашютисты приземлились также в Вассенааре и Валкенбурге около Гааги, в Дордрехте, Моердьяке и других местах, захватывая мосты и соединяясь на месте с группами голландской «пятой колонны», которая оказывала им неоценимую помощь. Были захвачены два моста через Маас, мост через Удэ Маас и два моста через Моердьяк. Были заняты большая часть острова Эссельмонде и город Дордрехт, Гаага оказалась отрезанной. Одновременно с этими операциями, которые привели голландцев в замешательство, сильная германская бронетанковая колонна форсировала Маас у Генаппа и, прорвав левый фланг линии Раам - Пел, направилась прямо на запад, на Моердьяк. К югу другие бронетанковые колонны форсировали Маас у Лотюна и Венло и наступали на Эйндховен и Бреда.

Во многих местах голландцы оказали решительное сопротивление и сумели отбить немало захваченных аэродромов и других объектов, тем не менее голландское командование было настолько парализовано быстротой и внезапностью нападения, что об организованном сопротивлении не могло быть и речи. 11 мая после сильнейших воздушных налетов немцев, оставивших в голландской авиации всего 12 машин, растерянность еще более возросла.

12 мая вскоре после полудня германская танковая колонна, продвигавшаяся от Генаппа, соединилась с парашютными частями к югу от Роттердама. Это означало близкий конец сопротивления голландцев. 14 мая немцы заявили, что, если голландцы немедленно не прекратят сопротивление, Роттердам и Утрехт будут разрушены бомбардировкой. Очевидно, не дождавшись ответа на ультиматум, а ответ оказался положительным, немцы послали 50 самолетов на Роттердам. Сообщалось, что в результате бомбардировки 30 тыс. человек погибло и 20 тыс. было ранено, однако эти данные, по-видимому, были не чем иным, как немецкой пропагандой ужасов.

Интересна тактика немцев при нападении на аэродромы. Сначала бомбардировщики со средней высоты бомбили периферию аэродрома, чтобы загнать расчеты зенитных орудий и пулеметов в убежища. Потом пикирующие бомбардировщики и истребители не давали возможности защитникам выйти из убежищ. «Затем немедленно на аэродром сбрасывали парашютистов. Когда защитники выходили из убежищ, их встречали дула автоматов».

Одновременно с наступлением на Голландию последовало наступление на Бельгию. Оно также началось с налетов на аэродромы противника, на пригороды Брюсселя, Антверпена и Намюра, на важный железнодорожный узел Жемель. Парашютистов сбрасывали главным образом для распространения паники, захвата мостов через Маас у Маастрихта (в Голландии) и мостов через канал Альберта в Бридгене, Вельдвезелте, Бронховене и форта Эбен-Эмаль.

Немцы действовали необыкновенно дерзко, как видно из двух приводимых ниже рассказов.

«Войска, прибывшие на планерах, приземлились за мостами Бронховена, Вельдвезелта и Бридгена, в то время как германская авиация бомбила весь сектор. Войска, высаженные с планеров, вместе с парашютистами неожиданно с тыла напали на охрану и захватили мосты. Артиллерия форта Эбен-Эмаль, прикрывавшая эти мосты, была уже выведена из строя. Под покровом темноты в форте приземлилось несколько планеров. Десантникам удалось взрывчаткой вывести из строя или повредить оборонительное вооружение форта»

«Захват моста в Маастрихте - это удивительная, дерзкая операция. К часовому, стоявшему на восточном берегу, подошел один штатский и вежливо попросил разрешения перейти мост, чтобы попрощаться с приятелем на западном берегу. Ему разрешили пройти. Он перешел мост и после короткого разговора, вернулся вместе с приятелем. Один из подошедших застрелил часового и бросился к берегу, где разъединил провода, ведущие к зарядам, заложенным для взрыва моста. В это время другой, взяв винтовку часового, прикрывал первого. Операция была спланирована гениально: через несколько минут парашютисты и планеры тучей спустились на голландские укрепления и на бельгийские укрепления к западу от моста, расположенного на территории Голландии»

Бельгийские укрепления от района южнее Маастрихта до района южнее Льежа не уступали по силе линии Мажино. Форт Эбен-Эмаль был настолько сильным, что бельгийцы сомневались, будет ли он когда-нибудь атакован. Около десятка планеров, приземлившиеся здесь с отрядом в 120 человек под командованием лейтенанта Витцинга, полностью парализовали форт.

11 мая был захвачен плацдарм на левом берегу канала Альберта. В прорыв ринулась германская танковая дивизия и, продвинувшись за Тонгерен, угрозой окружения всех позиций вдоль канала Альберта, заставила защищавшие канал 4–ю и 7–ю бельгийские дивизии отступить на линию Антверпен - Намюр, где они смешались с французскими и британскими войсками.

Прелюдия к вторжению во Францию носила главным образом психологический характер, поэтому уместно рассмотреть некоторые из ее последствий, так как они оказали сильнейшее воздействие на поведение французского народа и моральный дух французских войск.

Французский народ и армия были свидетелями разгрома Польши и Норвегии в основном в результате превосходства германских военно-воздушных сил, однако они не извлекли никаких уроков для себя до тех пор, пока не завыли сирены тревоги на родине. Как это не странно, предупреждения о воздушных налетах больше деморализовали людей, чем сами бомбардировки. Паника приняла широкие размеры и усиливалась страхом перед парашютистами и диверсантами. «Каждый видел, как их сбрасывали, каждый был под подозрением, и даже офицеров и солдат союзников, иногда при высших орденах, французские власти арестовывали». Страх, передача по радио сообщений о зверствах обратили в паническое бегство бельгийское население, и сотни тысяч беженцев пересекли французскую границу. Дороги были забиты людьми и машинами, железнодорожные станции осаждали, распространялись всевозможные слухи, продовольственные склады и склады горючего подвергались разграблению. Царило такое всеобщее смятение, что переброски войск замедлялись, а в некоторых случаях становились невозможными. На этой волне ужаса немцы устремились к Брюсселю и через Арденны.

Приказ французского премьер-министра Рейно стрелять немедленно в замеченных парашютистов нисколько не облегчил создавшееся положение.

5. Падение Франции

На 10 мая 1940 г. расположение армий во Франции было следующим: на севере от побережья Ла-Манша до линии Мажино стояла 1–я группа армий в составе 40 дивизий под командованием генерала Биллотта; линию Мажино занимала 2–я группа армий из 26 дивизий под командованием генерала Преталя; против швейцарской границы и Приморских Альп располагалась 3–я группа армий в составе 36 дивизий под командованием генерала Бессо. Всего у французов насчитывалось 102 дивизии, из которых 32 находились в резерве и были разбросаны позади всей линии фронта. 1–я группа армий включала в себя французскую 7–ю армию генерала Жиро, британский экспедиционный корпус лорда Горта, 1–ю французскую армию генерала Бланшара, французскую 9–ю армию генерала Кора, 2–ю французскую армию генерала Хунтцигера.

10 мая в 4 часа 30 мин. утра британский штаб в Аррасе и тылы союзников, главным образом аэродромы, подверглись сильным воздушным налетам. В 5 час. 30 мин. командующий французскими армиями северо-востока генерал Жорж отдал приказ о продвижении к реке Диль. Затем, имея центр в районе Мезьер, Седан, четыре указанные армии развернулись направо; не встречая противодействия со стороны германской авиации, 12 мая союзные армии развернулись на следующем фронте: бельгийская армия - от Антверпена до Лувена, британский экспедиционный корпус - от Лувена до Вавра, 1–я армия - от Вавра до Намюра, 9–я французская армия - от Намюра до Седана, в то время как 7–я французская армия двигалась на Бреда на помощь голландцам. 12 мая лорд Горт обратился с просьбой к военному министерству ускорить отправку 1–й бронетанковой дивизии. В другом донесении он сообщал, что на 12 мая у него осталось лишь 50 истребителей и вести тактическую воздушную разведку стало почти невозможно.

Выдвижение вперед левого крыла союзников как нельзя лучше соответствовало германским планам. Дверь, до сих пор закрытая, распахнулась, и отныне ее способность сдержать натиск противника зависела от прочности петель. Таковыми являлась 9–я французская армия, состоявшая из 2 кадровых и 7 резервных или крепостных дивизий, укомплектованных слабообученным и плохо вооруженным личным составом старших возрастов. Кадровые дивизии находились на левом фланге, удерживая фронт в 15 миль на рубеже р. Мец к югу от Намюра; остальной фронт армии протяженностью 40 миль удерживался 3 резервными и 1 крепостной дивизией, причем крайняя дивизия на правом фланге не имела ни одного противотанкового орудия. Правый фланг армии смыкался с участком, который удерживали левофланговые дивизии французской 2–й армии, также укомплектованные из запаса старших возрастов. Французы полагали, что этих неполноценных войск окажется достаточно, так как не считали возможным наступление крупных германских сил через Арденны.

Однако именно на этом участке и готовилась к наступлению группа армий фон Рундштедта. Эта группа состояла из 4–й армии генерала фон Клюге, наступавшей южнее Ахена, 12–й армии генерала фон Листа, наступавшей южнее, и еще южнее танковой группы генерала фон Клейста, которая выходила на линию Монтерме, Седан. Южнее фон Клейста шла 16–я армия генерала Буша, которая, прикрывая левый фланг танковой группы фон Клейста, продвигалась к линии Седан, р. Мозель. Танковая группа фон Клейста, наносившая решающий удар, состояла из 2 корпусов: северного и южного. Первым командовал генерал Рейнхардт, а вторым - генерал Гудериан. В первом было 2 танковые дивизии, во втором - 3. Танковая дивизия под командованием генерала Роммеля действовала самостоятельно и должна была продвигаться в направлении населенного пункта У.

10 мая генералы Корап и Хунтцигер выдвинули вперед свою кавалерию. На следующий день пикирующие бомбардировщики группы фон Клейста подвергли ее ожесточенной бомбардировке. Корап немедленно затребовал подкреплений. Французское главное командование, правильно решив, что основной удар наносился с юга, а не с севера от Намюра, направило 12 мая генералу Корану 1 танковую и 3 пехотные дивизии, 13 мая - еще 1 танковую и 5 пехотных дивизий. Однако первая группа сумела прибыть только 17 мая, а вторая - 21 мая.

Хотя к 12 мая танковые части фон Клейста оторвались от большей части своей артиллерии, он, тем не менее решил атаковать 1–й танковой дивизией Буйон, расположенный в нескольких милях севернее Седана. Атака увенчалась успехом, и к исходу дня весь восточный берег Меца между Намюром и Седаном оказался в руках немцев. На следующий день от полудня до трех часов дня пикирующие бомбардировщики громили бетонные укрепления французов на западном берегу Мааса между маленькими городками Доншери и Базейем. К 17 час. 30 мин. немцы закончили подготовку к форсированию Мааса у Глера, в 18 час. 30 мин. начал работать моторный паром грузоподъемностью 16 т, а через час вступил в действие второй паром. К 1 часу 14маябыли наведены мосты, и немецкие войска колонна за колонной начали пересекать Маас. Французы еще сопротивлялись, однако к вечеру был взят Доншери; войска, вступившие в Седан, увидели, что французы покинули город. Прорыв полностью удался. Примерно к этому же времени генералу фон Рейнхардту удалось форсировать Маас у Монтерме, а генералу Роммелю - у пункта У.

Рано утром 15 мая танковая группа фон Клейста повернула на запад и продолжила наступление из района Седана, что обусловило необходимость форсировать Арденский канал. Клейст обнаружил, что мосты через канал в Омикуре и Мальми не были взорваны. Это были единственные мосты, не разрушенные французами. Рассказы же о том, что оставались целыми некоторые мосты через Маас, выдуманы с начала до конца. К полуночи 14 мая верховное командование союзников с ужасом узнало, что Седан в руках немцев, что создан «выступ длиной 15 км и глубиной 10 км».

Таким образом, как и в Польше, во Франции развернулась «молниеносная война». Шесть танковых дивизий, за которыми следовали моторизованные дивизии, под прикрытием массы пикирующих бомбардировщиков ударили по самому слабому участку французского фронта и прорвали его. У французов здесь не было танков, потому что они придали их пехотным частям; танки должны были вести пехоту в атаку, как это было в войне 1917–1918 гг.

В 20 час. на следующий день поступили сообщения о том, что немцы появились у Розой, в 27 милях западнее Доншери. Другие сообщения указывали, что парашютисты и сильная колонна танков подходили к Ретелю. Тем временем французские железные дороги подвергались сильной бомбардировке. Вечером в этот же день был отдан приказ французской и английской армиям в Бельгии отойти на линию Эско. Отступление началось в ночь с 16 на 17 мая и закончилось в ночь с 18 на 19 мая.

Германское наступление было настолько внезапным и мощным, что французское командование не понимало происходившего. Оно не понимало, что, прорвав фронт, немецкие танковые и моторизованные соединения устремятся прямо вперед. Французское командование, по-видимому, ожидало, что противник сделает передышку, подтянет резервы и только затем разовьет наступление. Даже Черчилль, выступая по радио, говорил о «сражении за выступ». Однако это был не клин и не выступ - была все расширяющаяся брешь, через которую танковые силы немцев вливались и двигались в двух направлениях: на запад, на Амьен, чтобы перерезать коммуникации союзных сил в Бельгии, связывавшие их с основными армиями во Франции, и на юг, на Реймс, чтобы перерезать и захватить коммуникации французских армий на линии Мажино.

К 17 мая ширина прорыва достигла 60 миль. Немцы заняли Брюссель. На следующий день Рейно произвел перемены в своем правительстве. Взяв себе портфель министра национальной обороны, Рейно возложил на маршала Петэна обязанности вице-председателя Совета, назначил генерала Вейгана на место генерала Гамелена. Петэну было 84 года, Вейгану - 73 года. 19 мая неизвестный автор торопливо набросал в своем дневнике:

«15 час. Поступили сообщения, что германские танки в Амьене. Похоже на нелепый кошмар. Британский экспедиционный корпус отрезан. Мы лишились коммуникаций… Немцы идут на любой риск, на преступный глупейший риск, и все им сходит с рук… они делают все, что не сделали бы грамотные в военном отношении люди, и все же добиваются своего. Французский генеральный штаб парализован этой необычной подвижной войной. Нынешние быстро изменяющиеся условия не предусмотрены в учебниках. Ответственные за составление планов французские генералы с их мышлением, не выходящим за рамки того, что было в 1914 г., неспособны действовать в новой и удивительной обстановке»

С захватом Амьена левое крыло союзных армий оказалось в критическом положении. «Речь шла уже не о вклинении или временном прорыве, - указывает лорд Горт, - а об осаде. Чтобы снять осаду, на помощь должны были прийти войска с юга; в то же время была запланирована вылазка осажденных». Это привело к сражению, развернувшемуся 22 мая южнее Арраса. В сражении добилась хороших результатов 1–я британская танковая бригада 1–й танковой дивизии. Появление на поле боя ее тяжелых (пехотных) танков с сильной броней было полнейшей неожиданностью для немцев.

Между тем на Сомме положение союзников ухудшилось.

20 мая немцы заняли Аббевиль, затем основная часть их танковых войск без задержки повернула в северном направлении, прошла через Этапль и 23 мая обрушилась на Булонь и Кале. Быстрое наступление с юга вместе с неуклонным давлением с востока заставило все левое крыло союзных армий собраться в равностороннем треугольнике, основанием которому служила линия Гравлин, Тернеуцен, а вершина располагалась немного севернее Камбре. Северная половина восточной стороны треугольника удерживалась бельгийской армией, которая 24 мая подверглась ожесточенной бомбардировке. 25 мая она начала поддаваться. На следующий день, когда исчезла всякая надежда, что французские армии, находившиеся южнее Соммы, будут наступать на север, лорд Горт получил приказ: отступлением к побережью спасти все, что еще можно спасти от его армии. Отступление было на полном ходу, когда 28 мая бельгийская армия под командованием короля Леопольда капитулировала. Остатки левого крыла союзных армий были загнаны в прямоугольник длиной всего 23 мили, основание которого начиналось в нескольких милях к западу от Ньивпорта.

С 29 мая по 4 июня с этого участка под прикрытием арьергарда из французских частей на 887 судах, большей частью мелких, было эвакуировано 337 131 человек. Эвакуацию прикрывали также английские истребители, действовавшие с Британских островов. Эвакуацию называли «чудом», но на войне чудо - это всего-навсего очень удачная операция. В данном случае дело заключалось лишь в том, что Гитлер остановил завершающий удар по загнанному противнику. Фельдмаршал фон Рундштедт позднее говорил по этому поводу в интервью: «Если бы мне позволили действовать по моему усмотрению, англичане не отделались бы так легко в Дюнкерке. Но мои руки были связаны личным приказом Гитлера. Англичане карабкались на суда, стоявшие у берега, а я торчал около порта и не мог пошевелить пальцем. Я рекомендовал верховному командованию "немедленно направить мои 5 танковых дивизий в город и полностью уничтожить отступавших англичан, но получил категорический приказ от фюрера, согласно которому я ни при каких обстоятельствах не имел права наступать было запрещено приближаться к городу ближе чем на 10 км. Мне было разрешено использовать против англичан единственное оружие - артиллерию средних калибров. На этом расстоянии от города я и оставался, наблюдая за тем, как англичане эвакуировались, в то время как моим танкам и пехоте было запрещено двинуться с места.

Эта невероятная ошибка была следствием личного руководства Гитлера. Фюрер ежедневно получал сведения о потерях танков и в результате простого арифметического подсчета пришел к выводу, что мы не располагали в то время достаточным количеством танков для наступления на англичан. Он не понимал, что многие танки, о которых в сводках за день сообщалось как о выведенных из строя, при небольших дополнительных усилиях ремонтных рот легко восстанавливались и становились боеспособными в кратчайший срок. Решение Гитлера основывалось и на том, что на карте, имевшейся в его распоряжении в Берлине, территория вокруг порта была показана как болотистая и непригодная для действия танковых частей. Учитывая, что танков мало, что местность трудно проходима и что французские армии к югу еще не уничтожены, Гитлер решил отказаться от атаки, считая ее слишком рискованной. Поэтому он и приказал моим войскам оставаться в резерве с таким расчетом, чтобы они оказались достаточно сильными для участия в наступлении на юг с целью захвата Парижа и окончательного подавления французского сопротивления».

Изгнав англичан из Франции, немцы принялись за разрешение другой проблемы, которая заключалась в том, чтобы вывести Францию из войны и изолировать Великобританию. 5 июня началось наступление на линию Вейгана, которая проходила от устья р. Соммы к р. Эна, и дальше к линии Мажино у Монмеди. Наступление, начавшееся между Амьеном и Перонном, к 9 июня было расширено до Аргонна. В этот день фронт был прорван около Ретеля. 10 июня Шалонна-Марне оказался в руках немцев, 17 июня немцы достигли швейцарской границы, отрезав, таким образом, всю линию Мажино.

Между тем 10 июня был занят Руан, на следующий день форсирована Сена ниже Парижа. Французское правительство объявило Париж открытым городом и в сопровождении многих тысяч беженцев эвакуировалось в Тур, а затем в Бордо. 14 июня немцы вступили в Париж, через два дня правительство Рейно подало в отставку и президент Лебрен предложил маршалу Петэну сформировать новое правительство. На следующий же день (17 июня) Петэн обратился к немцам с просьбой о перемирии, которое и было подписано 25 июня. Правительство избрало своей резиденцией г. Виши.

Мог ли Петэн поступить иначе? Конечно, нет! Петэн не мог воскрешать мертвых, а Франция была морально мертва еще задолго до начала войны. В то время многие люди, которые стояли вне психологического вихря, бушевавшего во Франции, думали иначе. Они считали, что Париж следовало защищать, как немного позднее Черчилль поклялся оборонять Лондон, что следовало создать народное ополчение и, если окажется невозможным продолжать войну во Франции, перенести ее в Северную Африку.

Первое предложение бессмысленно. Даже если оставить в стороне психологические вопросы, к чему было бы удерживать Париж после потери важных северных стратегических районов: без них все равно нельзя снарядить новую французскую армию. По существу, Париж был бы в положении Лондона, если бы, допустим, враг занял все центральные графства, а вовсе не в положении Лондона, которое имел в виду Черчилль, то есть после высадки немцев в Суссексе и Кенте.

Второе предложение не менее бессмысленно. Армия бельгийских и французских беженцев численностью от 8 млн. до 10 млн. человек сделала невозможным создание любого военного народного ополчения. Даже если допустить, что этой волны беженцев не было, какой прок в нескольких сотнях тысяч людей, не имевших оружия и средств произвести его?

Однако третье предложение реально. Петэн действительно мог бы отступить в Алжир и поднять там свое знамя. К счастью для Британии, у него не было ни желания, ни энергии поступить таким образом. Если бы это произошло, то после вступления Италии в войну 10 июня, когда державы оси стали господствовать в центральной части Средиземного моря, не может быть никаких сомнений, что Гитлер постарался бы добить французов там. В результате еще до конца года вся Северная Африка от Сеуты до Каира наверняка оказалась бы в руках немцев. Но, несмотря на капитуляцию Петэна, Гитлер не действовал таким образом, и это было, как мы увидим дальше, самой гибельной стратегической ошибкой из всех совершенных им во время войны.

Эта удивительная кампания, наиболее поучительная из всех кампаний минувшей войны, показывает:

1. Война и политика. Если цель политики - созидание, а не разрушение, то война как орудие политики может оказаться чрезвычайно выгодным делом.

2. Стратегия сокрушения. При благоприятных условиях преимущества стратегий истребления сравнительно со стратегией истощения огромны.

3. Тактика быстроты. Стратегия истребления требует тактики быстрых действий; темп первоначального броска должен поддерживаться, пока не достигнута цель.

4. Объединение всех средств. Такая тактика требует объединения всех родов войск, всех видов вооруженных сил и средств войны, с тем чтобы сосредоточить максимум сил в полосе наступления.

5. Деморализация командования. Конечная цель применения этой тактики является больше психологической, чем физической, а именно деморализация противника для дезорганизации его сил.

6. Подготовка средств войны. Если вся машина войны не подготовлена заранее, нельзя создать ее во время войны, когда условия благоприятствуют стратегии сокрушения.

7. Воля к победе. Любые политические, стратегические, тактические, административные или иные подготовительные мероприятия не имеют никакого значения, если народ и вооруженные силы не обладают волей к победе и решимостью вынести все тяготы войны.

Теперь рассмотрим каждый из семи изложенных пунктов.

Война и политика. Не принимая в расчет моральные соображения, следует указать, что сила военной политики Гитлера определялась ее конструктивным характером, а слабость политики его противников заключалась в ее разрушительных целях. Его цель была экономической - завоевание для немцев Lebensraum; цель союзников была идеологической - уничтожение политического кредо. Во время этой наиболее удачной из всех кампаний, проведенных германской армией, города бомбились мало, экономические ресурсы неприятеля пострадали незначительно и людские потери, как немецкие, так и союзников, в целом были минимальными. «В отличие от первой мировой войны, - указывает Кернан, - когда районы страны были обращены в развалины, на этот раз ресурсам Франции был нанесен сравнительно небольшой ущерб». Немцы сознательно старались не наносить вреда национальным памятникам. «Немцы, - пишет Уотерфилд, - редко бомбили большие заводы, хотя для них это не представляло никакой трудности». Немцы руководствовались вовсе не альтруистическими соображениями, а чисто эгоистическими. По словам Кернана, они стремились создать «из оккупированной Франции одну большую промышленную, торговую и сельскохозяйственную плантацию», входящую как составная часть в германский новый экономический порядок. «Немцы добились, - добавляет Кернан, - невозможного с точки зрения довоенных экономистов: начали немедленно извлекать выгоду из завоеванного силой оружия». Немцам удалось достичь всего этого ценой смехотворно малых потерь: вся война во Франции стоила немцам 27074 убитых, 111034 раненых и 18384 пропавших без вести, то есть значительно меньше одной трети английских потерь во время сражения на Сомме в 1916 г.

Стратегия сокрушения. Успешное претворение в жизнь этого вида стратегии значительно облегчилось тем, что французы придерживались теории позиционного фронта, оставшейся в наследство от прошлой войны, а также потому, что французы не хотели понимать или не могли понять, что с появлением танков и самолетов такие фронты устарели. В результате большие силы французской армии бездействовали на линии Мажино. Эта теория не только лишила французов инициативы, но и передала всю инициативу врагу. Таким образом, Гитлеру была предоставлена возможность наступать, где он хотел, когда он хотел и такими силами, какие он считал необходимым использовать. Французы не поняли, что оборонительная стратегия или тактика, рассчитанная на сокрушение или истощение, должна быть динамичной. Французы готовились к позиционной войне, а не к войне, носящей характер динамической стабильности. В результате, как только был прорван фронт, моральный дух французов оказался сломленным. «Par dessus tout, on ne voulait rien risquier: cette fois encore, comme tant d"autres fois dans 1"histoire, le refus d"assumer un risque raisonnable aboutit a 1"extreme peril. Plus precisement sous pretexte de ne rien risquer, on sacrifia toutes les chances parce qu"on n"en courut aucune».

Эта стратегия a la bourgeoisie (ограниченного буржуа) создавала идеальные возможности для торжества стратегии сокрушения, особенно потому, что немцам было нетрудно достичь французской столицы и важных стратегических районов.

Тактика быстроты. «Быстрота, - пишет Горт, - с которой противник развивал прорыв французского фронта, его готовность идти на риск, нужный для достижения целей, и использование до предела любого успеха показали, как никогда раньше, выгодное положение командира, сумевшего поставить себе на службу время, а не подчиняющегося ему». Ширер подтверждает: «Немцы рвались вперед не только танками и несколькими моторизованными дивизиями, а всем».

Германскую армию он характеризует в целом следующим образом: «Эта огромная безличная военная машина работала так же спокойно и эффективно, как, например, наши автомобильные заводы в Детройте». Таким образом, секрет успеха лежал в организованной быстроте.

Дело было не только в том, что различные рода войск организовывались с расчетом на обеспечение максимальной быстроты действий; многочисленные вспомогательные службы также строились с расчетом на поддержание нужной быстроты. Саперные и технические части быстро делали все: ремонтировали танки и транспорт, расчищали разрушения, обеспечивали коммуникации, наводили мосты через каналы и реки, подвозили горючее и снаряжение. Каждый водитель знал, где он может заправиться, когда опустеет его бак.

Нужно учитывать еще одно обстоятельство, которому англичане, а позднее и американцы не придавали должного значения: быстрота требует сохранения коммуникаций. Немцы очищали дороги, ведущие во Францию и в самой Франции, пулеметным огнем, а не бомбардировками с воздуха, ибо лишить противника возможности использовать их имело второстепенное значение. Важнее было сохранить дороги для себя. «Когда немецкие пикирующие бомбардировщики, - пишет Ширер, - выводили из строя бельгийские железные дороги, они старались не взрывать полотно и мосты». Коротко говоря, тактика быстроты основывается на времени, а не на использовании взрывчатых веществ.

Объединение всех средств. Главные средства обеспечения быстроты действий - самолет и танк. Немцы объединили эти роды войск, а англичане и французы не сделали этого по следующим причинам: у французов, указывает С. Грей, в результате политических интриг, которые продолжались пять лет, военно-воздушные силы «оказались практически разоруженными». В Англии же командование авиации придерживалось концепции «стратегических бомбардировок». Таким образом, при отсутствии противодействия мощь численно превосходящих германских военно-воздушных сил возрастала еще больше.

13 мая неизвестный автор «Дневника офицера штаба» утверждал: «…если бы у нас было еще 500 самолетов, мы бы смогли сорвать германское наступление», потому что «войска противника, следовавшие в сомкнутых колоннах по основным дорогам наступления, представляли уязвимую цель для нашей авиации». 16 мая он опять возвращается к этому вопросу и указывает: «…500 истребителей могли бы спасти Седан», потому что такие значительные силы имели возможность одержать верх над германскими пикирующими бомбардировщиками. 14 мая он пишет, что генералы Гамелен, Жорж и Горт обратились с просьбой к британскому правительству приказать бомбардировочной авиации, базирующейся на Британию, попытаться предотвратить грозящую катастрофу». Просьба была повторена 15 мая и еще раз 16 мая; единственный результат - налет на Эссен! В критический день 20 мая, вместо того чтобы попытаться остановить германское наступление, британские военно-воздушные силы бомбили Хамм, 21 мая был совершен налет на Рур, а 25 мая бомбардировке подверглись Ахен, Гельдерн, Роермонд и Верт: все эти города отстояли на 150–200 миль от линии фронта.

Какое же влияние оказали воздушные налеты на ход военных действий? Ширер, находившийся тогда в Германии, отмечал 19 мая: «…насколько я могу судить, ночные бомбардировки английской авиации нанесли ничтожный ущерб». Позднее он записывал: «Ночные бомбардировки англичан не только не вывели из строя Рур, но даже не повредили германские аэродромы». 16 июня Ширер вновь записывает: «В Руре мало заметны следы ночных налетов англичан».

Немцы понимали, что быстрота нападения требовала накопления сил там, где предполагается нанести главный удар, а не в районах сосредоточения, отстоявших в данном случае на 100–200 миль от линии фронта. Между тем ни французы, ни англичане не понимали этого. Какой бы ущерб не был нанесен в остающееся время Руру - основному стратегическому району Германии, этот ущерб не мог бы замедлить наступление немцев. В отличие от англичан, немцы усматривали в самолете не только летающее осадное орудие, но также и летающее полевое орудие, которое благодаря скорости передвижения, гибкости в использовании, способности быстро оказывать воздействие могло взаимодействовать с танками теснее и непосредственнее, чем обычная полевая артиллерия. Немцы наладили взаимодействие пикирующих бомбардировщиков с танковыми войсками и тем самым удвоили скорость продвижения танков. Неизвестный автор «Дневника офицера штаба» также указывает на это обстоятельство: «Взаимодействие между пикирующими бомбардировщиками и танковыми дивизиями обеспечивает немцам победу в войне».

Горт подчеркивает в одном из документов, помещенном в конце его «Донесений»:

«Командир должен иметь в своем распоряжении достаточное количество истребителей для перехвата противника и нападения на него… Командир должен также располагать достаточным количеством бомбардировщиков для удара по важным в тактическом отношении целям. Такими целями были колонны мотомеханизированных войск противника у Маастрихта, Седана и Булони… Успех операций на земле зависит, как никогда; раньше, от тесного взаимодействия между авиацией и наземными силами»

Деморализация командования. Рассмотрим пример того, как действует быстрота наступления на командование, а через него и на вооруженные силы. Одного этого примера достаточно для показа превосходства такого вида наступления перед наступлением, основанным только на силе. Генерал Ион так описывал боевые действия на р. Эна 18 июня, когда был захвачен в плен генерал Жиро: «По телефону генерала вызвали якобы к его начальнику и по дороге захватили в плен. Одновременно по всей линии фронта немедленно усилился нажим противника. Все германские дивизии были нацелены на пункты, имевшие стратегическое значение, центры коммуникаций, мосты… Основная задача наступавших сводилась не к пленению наших войск, а к прорыву фронта. Действия были умело спланированы с расчетом на захват местности по частям. Продвижение противника, проводившееся во взаимодействии с танками и авиационными частями, приданными армиям, и действия в тылу постепенно парализовали сопротивление. Лишенные продовольствия и оставшиеся без командиров солдаты Франции часть за частью попадали в руки врага».

Подготовка средств войны и воля к победе. Что касается подготовки средств войны, дополняющих волю к победе, здесь совершенно ясно, что в век, когда главным фактором является быстрота, ни одно континентальное государство, если оно не готово к войне, как пожарная команда к тушению пожара, никогда не сумеет во время войны восполнить то, что было недоделано в мирное время.

Нельзя сказать, что Франция оказалась совершенно неподготовленной к войне; французы были подготовлены. Однако они не были подготовлены так, как того требует война в век скорости. Дух оборончества, несомненно, подорвал волю французов к борьбе, однако основным фактором, определившим поражение Франции, была коррупция, господствовавшая в стране с 1936 по 1939 г.

Германия, бывшая в 1932 г. банкротом в моральном, экономическом, политическом и финансовом отношении, за семь лет по воле одного человека стала не только самой мощной военной державой, но и одной из самых фанатичных наций, известных в истории. Тем не менее в 1940 г. Германия не была полностью подготовленной к тому, чтобы, опираясь на быстроту действий, добиться конечной цели. Это станет ясным из следующего раздела.

6. Битва за Британию

Прежде чем перейти к рассмотрению следующей, самой роковой в стратегическом отношении, кампании за всю войну, вернемся пока к политике Гитлера, потому что небольшая трещина, существовавшая в ней, теперь неожиданно превратилась в зияющую пропасть.

В Ландсбергской тюрьме в 1923 г. Гитлер, размышляя о причинах недавнего поражения Германии, писал:

«…при поверхностном взгляде на карту Британской империи можно легко упустить из виду существование всего англо-саксонского мира».

Затем, несколько ниже, касаясь вопроса о союзах, Гитлер отмечал:

«Если речь идет о получении новых территорий в Европе, то такие территории следовало бы приобретать главным образом за счет России; новая Германская империя должна в таком случае выступить в поход по дороге, давным-давно протоптанной тевтонскими рыцарями… При проведении этой политики в Европе был возможен только один союзник. Этот союзник - Британия… Для достижения дружбы с Британией надо было бы пойти на любые жертвы. Нужно было отказаться от колониальных притязаний и от притязаний на господство на море, не следовало пытаться конкурировать с британской промышленностью»

Спустя 10 лет, когда Гитлер пришел к власти, его единственным желанием, несомненно, было добиться дружбы с Британией. Не может быть сомнения и в том, что он не смог обеспечить ее главным образом потому, что его экономическая система вступила в резкий конфликт с британской экономической системой. Вместо того, чтобы сделать Британию союзником, он сделал ее врагом, силу которого Гитлер отнюдь не недооценивал в 1923 г. Еще тогда он писал:

«Британия будет самым ценным союзником в мире до тех пор, пока можно рассчитывать, что ее правительство и широкие народные массы будут проявлять ту твердость и упорство, которые дают ей возможность довести до победного конца любую борьбу, в которую она вступает, независимо от того, сколько может продлиться такая борьба, на какие жертвы нужно пойти и какие средства использовать; все это несмотря на то, что оружия и военных материалов у нее может оказаться совершенно недостаточно сравнительно с другими странами».

Если, по мнению Гитлера, дружественная Британия была «самым ценным союзником в мире», то он должен был бы понять, что враждебная Британия могла стать самым опасным врагом. Следовательно, главная задача его военной политики должна была заключаться в том, чтобы сокрушить Британию. Вот что говорил Клаузевиц: «Мы выдвигаем принцип, что, поскольку мы в состоянии победить всех остальных противников в лице одного из них, сокрушение этого одного должно являться конечной военной целью, так как мы в нем одном поражаем общий центр тяжести всей войны в целом».

Для Гитлера таким «единственным противником», несомненно, была Британия, так же как она была единственным противником Филиппа II, Людовика XIV, Наполеона и Вильгельма II. Несмотря на все это, в июне 1940 г. Гитлер не смог «поразить общий центр тяжести всей войны», потому что удар, наносившийся согласно его стратегии сокрушения, был остановлен Ла-Маншем - полоской воды шириной немногим более 20 миль. В стратегических расчетах Гитлера оказались не предусмотренными средства для форсирования Ла-Манша. Рассматривая карту Британской империи, Гитлер проглядел Дуврский пролив.

Если форсирование пролива было неразрешимой задачей, тогда не следовало бы вообще начинать войну. Если его все же можно было форсировать, тогда нужно было подготовиться к этому еще до начала военных действий. Гитлер не сделал этого. Теперь, когда стратегия сокрушения Гитлера натолкнулась на непреодолимое препятствие, у него оставался единственный выход - пересмотреть эту стратегию.

Курс действий подсказывали Гитлеру условия, в которых он оказался. Британия осталась теперь его единственным врагом. Она не только потеряла свои позиции на континенте, но также и людские ресурсы, в данном случае французские, необходимые, чтобы продолжать войну на континенте. Больше того, она потеряла поддержку французского флота. После вступления в войну Италии Британия утратила господство на Средиземном море и вместе с ним прямой морской путь в Египет. Наконец, германские воздушные базы и базы подводного флота протянулись теперь от Нордкапа до Бидоссы. Британия, следовательно, должна была ожидать усиления морской и воздушной блокады.

Британия в одиночку не могла выиграть войну, сколько бы она ни продолжалась. Отныне, пока Британия не приобрела нового союзника, проблема, стоявшая перед ней, носила строго оборонительный характер: защитить метрополию и отстоять Египет. Важность Египта заключалась не в том, что на его территории находился Суэцкий канал, а в том, что это была последняя британская заморская база, с которой можно было наносить удары по европейским странам. Если бы Египет был потерян, тогда вся Северная Африка перешла бы в руки итальянцев и немцев. Тогда они могли бы заставить Испанию вступить в войну, прижать Турцию, открыть дорогу в Россию через Армению и Грузию, наконец, Британия попала бы в такое отчаянное положение, что у американцев пропало бы желание поддерживать ее. Если бы произошли все эти события, причем они вовсе не были невозможными, Британии пришлось бы пойти на переговоры о мире, потому что без американской помощи - а Америка была для нее таким же важным стратегическим районом, как и ее собственные центральные графства, - Британия при всем желании не могла продолжать борьбу.

Почему же Гитлер не пошел по этому пути? Скорее всего потому, что внимание Гитлера и его генерального штаба было приковано к наземным операциям, а не к морским. Они не могли понять, что единственный способ вынудить Британию выйти из войны - нанести по ней косвенный, а не прямой удар, то есть подорвать ее островную безопасность войной на истощение, а не бросаться на штурм, к которому немцы были не подготовлены. Но это означало применение стратегии истощения вместо стратегии сокрушения, то есть такой стратегии, которая была совершенно чужда традиционному военному мышлению немцев.

Гитлер провел два мероприятия. 16 июля он отдал следующее указание начальнику генерального штаба фельдмаршалу Кейтелю и начальнику своего собственного штаба генералу Иодлю: «Поскольку Британия, несмотря на свое безнадежное военное положение, не проявляет никаких признаков желания договориться, я решил подготовить и в случае необходимости провести против нее десантную операцию. Цель операции… ликвидировать английскую метрополию как базу для ведения войны против Германии. Подготовка всей операции должна быть закончена к середине августа».

Спустя три дня Гитлер выступил перед рейхстагом и, заверив депутатов, что Германия может выдержать напряжение длительной войны, вновь предложил мир. Он заявил:

«В этот час я считаю своим долгом еще раз обратиться к здравому смыслу Великобритании… Я не вижу причин для продолжения этой войны»

Из распоряжения, отданного Иодлю, и речи Гитлера становятся ясными три положения:

1. Гитлер хотел мирного договора с Британией.

2. Если Британия откажется, он совершит прямое нападение.

3. Гитлер отнюдь не был уверен в успехе, если ему все же пришлось бы совершить нападение, и поэтому ему следовало быть готовым к длительной войне.

Черчилль и его правительство не обратили никакого внимания на призыв Гитлера. Жребий был брошен, и стратегия сокрушения в Западной Европе вступила в свою последнюю и роковую стадию.

Операция, которую скорее мысленно представляли, чем спланировали, заключалась в том, чтобы высадить две армии численностью 25 дивизий между Дувром и Портсмутом, а затем продвигаться на север и отрезать Лондон с запада. Если предоставленный срок в 30 дней, в течение которого эта идея должна была воплотиться в практическом плане, не казался абсурдным Гитлеру, он должен был показаться таковым Кейтелю и Иодлю. В условиях полной неподготовленности это было просто невозможно.

Во-первых, не было специально сконструированных десантных судов, поэтому приходилось собирать баржи и речные суда; во-вторых, чтобы пересечь пролив на таких судах, требовалось, чтобы море было совершенно спокойным; в-третьих, нужна была коренная переделка судов, чтобы можно было выгружать с них танки, орудия и транспортные средства; в-четвертых, войска не были подготовлены, а у штабов не было опыта в проведении десантных операций; в-пятых, германский флот прекрасно знал, что он не мог тягаться с британским, и последнее - командование германского флота было убеждено, что, если бы даже германской авиации удалось нанести поражение английской, германская авиация не смогла бы предотвратить удара британского флота по немецким десантным силам. Это подтвердилось на следующий год, когда не удался морской десант германских войск на о. Крит.

Итак, при разработке плана серьезные трудности возникли с самого начала и, кажется, только один Геринг верил в него. Он был убежден, что германские военно-воздушные силы, которые выделяли для этого 2750 самолетов, смогут и уничтожить британскую авиацию и парализовать британский флот. Сомнения по поводу плана нарастали. 16 августа, на тридцатый день подготовки, операция была отложена до 15 сентября. 3 сентября день высадки был намечен на 21 сентября. Затем 17 сентября выполнение плана вновь отложили, а 19 сентября последовал приказ рассредоточить суда, чтобы избежать потерь от воздушных налетов. Наконец, 12 октября операция была перенесена на весну.

Эти колебания объяснялись, во-первых, административными и техническими трудностями, которые в то время нельзя было разрешить, и, во-вторых, тем, что германским военно-воздушным силам совершенно не удалось осуществить первую часть плана - уничтожить истребительную авиацию противника. Интересно отметить, что предпринятые этом направлении попытки, следовали фазам, намеченным Дуэ.

С 8 по 18 августа: налеты на конвои и прибрежные объекты, чтобы втянуть английские истребители в воздушные бои и уничтожить их.

С 19 августа по 5 сентября: массированные налеты на аэродромы истребительной авиации в глубине страны, чтобы уничтожить самолеты на земле и втянуть истребители в дело.

С 6 сентября: воздушные налеты на города, особенно Лондон, чтобы уничтожить запасы продовольствия и деморализовать мирное население.

Наступление было встречено британской истребительной авиацией под командованием главного маршала авиации сэра Хью Даудинга. В его распоряжении было 59 эскадрилий истребителей. Британская истребительная авиация, несмотря на численное превосходство противника, которое редко было меньше чем 2:1, нанесла такое сокрушительное поражение врагу, что в течение всей войны он не пытался больше повторить широкое воздушное наступление. Даудинг умело командовал своей численно уступавшей авиацией и, кроме того, располагал следующими преимуществами: истребительная авиация Британии была предназначена и подготовлена именно для такого вида обороны, между тем противник совершил глупость, не поняв этого; воздушные бои происходили главным образом между истребителями, и британский «Спитфайр», быстрее набиравший высоту, чем германский «Мессершмит», обычно имел значительное преимущество над ним; и самое главное заключалось в том, что Даудинг имел в своем распоряжении самую значительную новинку войны: прибор, изобретенный Р. Уотсон-Уаттом, - радиолокатор (радар). При помощи этого прибора он мог установить, когда самолеты противника находились еще в пути, их численность и направление подхода к цели. Таким образом, несмотря на численное превосходство противника, Даудинг мог, как правило, сосредоточить превосходящие силы в решающем месте. К 12 октября в результате огромных потерь в самолетах{116} Гитлеру, очевидно, стало ясно, что его план обеспечения спокойствия на Западе, с тем чтобы, не опасаясь удара с тыла, обрушиться на Россию, провалился. Несмотря на то, что Гитлер к этому времени разгромил и захватил Польшу, Норвегию, Данию, Голландию, Бельгию и Францию, ему не удалось уничтожить «общий центр тяжести» всей войны, и, следовательно, основная цель его обширных планов не была достигнута.

Гитлер потерпел поражение не только потому, что британские истребители и британские летчики были лучше германских, и не потому, что радиолокатор во много раз усилил британскую авиацию, но прежде всего в результате того, что теория господства в воздухе Дуэ основывалась на ложных посылках. Они заключались в том, что война может быть якобы выиграна бомбардировками с воздуха.

Ничто в истории войны не подтверждает этого положения. Было многократно продемонстрировано, что если за бомбардировкой не следует немедленно наступление или занятие территории, она производит только временный деморализующий эффект. Подобно наркотическому средству, бомбардировки независимо от причиняемого материального ущерба становятся морально менее эффективными при повторении. Из многих тактических уроков этой битвы не последний по важности урок был извлечен победителем. Хью Даудинг писал в» Санди кроникл» 20 сентября 1942 г.:

«Оборона, несомненно, имеет преимущество, которое возрастает с увеличением расстояния между противником и целью. По-видимому, вполне можно предположить, что одна только война в воздухе с больших дистанций между противниками, находящимися далеко друг от друга и обеспеченными всем необходимым, будет безвредной».

Британские военно-воздушные силы не уяснили этого урока. Они продолжали придерживаться концепции «стратегических бомбардировок», которые якобы олицетворяют воздушную мощь и которая якобы сводится только к ним. Как мы увидим ниже, это заблуждение не только затянуло войну, оно сделало последовавший «мир» совершенно невыгодным для Британии и гибельным для мира в целом.

- (Fuller) (1878 1966), английский военный историк и теоретик, генерал майор (1930). Автор теории «малых армий», согласно которой победа в войне может быть достигнута немногочисленными, технически высоко оснащёнными армиями. Труды по истории 2… … Энциклопедический словарь

Фуллер Джон Фредерик Чарлз - Фуллер (Fuller) Джон Фредерик Чарлз (1.9.1878, Чичестер, ≈ 10.2.1966, Фалмут), английский военный историк и теоретик, генерал майор (1930). Участник англо бурской войны 1899≈1902 и 1 й мировой войны 1914≈18. Окончил академию Генштаба, служил на… … Большая советская энциклопедия

Фуллер Мейтленд, Джон Александр - В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Фуллер. Джон Александр Фуллер Мейтленд (англ. John Alexander Fuller Maitland; 7 апреля 1856, Лондон 30 марта 1936, Карнфорт) британский музыкальный критик и музыковед. Окончил… … Википедия

Фуллер Мейтленд - Фуллер Мейтленд, Джон Александр Джон Александр Фуллер Мейтленд (англ. John Alexander Fuller Maitland; 7 апреля 1856, Лондон 30 марта 1936, Карнфорт) британский музыкальный критик и музыковед. Окончил Кембриджский университет, учился также у… … Википедия

Джон Александр Фуллер Мейтленд - (англ. John Alexander Fuller Maitland; 7 апреля 1856, Лондон 30 марта 1936, Карнфорт) британский музыкальный критик и музыковед. Окончил Кембриджский университет, учился также у Уильяма Рокстро и Эдварда Даннройтера. В 1889 г. сменил Фрэнсиса… … Википедия

Джон Винчестер - John Winchester Джеффри Дин Морган в роли Джона Винчестера Появление Пилотный Исчезновение Песня остается такой же Причина … Википедия

ФУЛЛЕР (Fuller) Джон Фредерик Чарлз - (1878 1966) английский военный историк и теоретик, генерал майор (1930). Автор теории малых армий, согласно которой победа в войне может быть достигнута немногочисленными, технически высоко оснащенными армиями. Труды по истории 2 й мировой войны … Большой Энциклопедический словарь

Джон Сэксон - John Saxon Дата рождения: 5 августа 1936(1936 08 05) (75 лет) Место рождения: Бруклин, Нью Йорк, США … Википедия

Фуллер - (англ. Fuller) английская фамилия. Известные носители: Генри Блейк Фуллер (1857 1929) американский писатель, автор романов и рассказов. Джон Фредерик Чарльз Фуллер (1878 1966) английский военный историк и теоретик, генерал… … Википедия

Фуллер, Курт - В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Фуллер. Курт Фуллер Kurt Fuller … Википедия

Книги

• Храм царя Соломона. Магическая биография Алистера Кроули. В 2-х томах. Том 2 Купить за 629 руб
• Храм царя Соломона. Магическая биография Алистера Кроули. В 2-х томах. Том 1 , Кроули Алистер, Фуллер Джон. "Храм царя Соломона"-первая магическая биография одного из самых знаменитых мистиков и эзотериков ХХ века, Алистера Кроули (1875-1947). У этой книги два автора: сам Кроули и его ученик -…

Рассказывает о принципах, которыми он руководствовался в своей творческой жизни начиная с 1927 года. Сам он называет их Fuller’s self-disciplines и излагает в произвольном порядке, перемежая размышлениями и фактами из своей биографии. В этой заметке я попытался восстановить совокупность принципов Фуллера в явном виде и изложить их своими словами. Возможно, это будет небезынтересно сегодня, в эпоху саморазвития и личной инициативы.

1. Рассматривать свою жизнь как эксперимент, призванный показать, может ли один человек сделать для всего человечества нечто такое, чего не могут сделать великие государства или крупные компании.
2. Стремиться принести пользу всему человечеству, а не только себе, семье, стране и т.д. Помогать людям не за счет других людей.
3. Делать только то, что можешь сделать своими силами.
4. Руководствоваться только собственным мышлением и ограничивать себя только экспериментально полученной информацией, чтобы выразить свою собственную мечту, вместо того чтобы пытаться соответствовать мнениям всех остальных.
5. Действовать, основываясь в первую очередь на своей интуиции.
6. Извлекать максимум из своих ошибок.
7. Активно заниматься самообразованием.
8. Никогда не заниматься саморекламой и никому не платить за рекламу.
9. Решать проблемы посредством технологий - это эффективнее, чем социальные реформы.
10. Стремиться понять принципы, действующие во вселенной, и роль человека в ней.

Несколько комментариев.

№ 1-2. Поле возможностей «одиночки» открывается там, где кончаются возможности структур власти - государств и компаний - которые по определению не заинтересованы в действиях, направленных на благо всего человечества, так как тем самым они будут работать на своих врагов и конкурентов.

№ 3-4. Поскольку социальные структуры, как силовые поля, искажают проходящую через них информацию, только собственное мышление может помочь действовать самостоятельно. При этом мечта, или, как выражается Фуллер, мотивационная целостность человека, дает энергию, в то время как попытки соответствовать внешним моделям ее отнимают.

№ 5-7. Интуиция - это чувство собственного пути. Ошибки - тоже часть этого пути. Самообразование, поскольку всего охватить невозможно, тоже основывается на искусстве различения собственного пути.

№ 8. Люди совершают большую ошибку, пытаясь вкладывать дополнительные усилия в продвижение себя и своих продуктов, в то время как сами эти продукты страдают от недостатка качества и соответственно внимания.

№ 9. Технологии не нейтральны. Они неизбежно вызывают социальные изменения, иногда намного более серьезные, чем результаты реформ «сверху».

Комментировать (уже 7)

[…] В 1927 году в возрасте 32 лет, потерпев полный крах в бизнесе, он предпринял то, что сам назвал пожизненным экспериментом на себе самом, задавшись целью узнать, может ли один человек сделать для блага всего человечества нечто такое, чего не в состоянии сделать великие нации и огромные компании. Надо заметить, что у этого человека не было денег и диплома о высшем образовании (Фуллера дважды выгоняли из Гарварда - второй раз за «безответственность и отсутствие интереса»), зато была неработающая жена и новорожденный ребенок. Что еще было у Фуллера, так это определенные принципы, которые, надо полагать, и повлияли на результат. […]

Алексей, спасибо, да, п. 8 интересен) у него на самом деле еще жестче написано:

I sought never to promote or sell my ideas or artifacts or to pay others to do so.

я сильно сомневаюсь, что Фуллера когда-нибудь переведут. Слишком экзотичен. Я покупал в Амазоне ().

Введение

В последнее время на фоне царящих в обществе призывов к возрождению нравственных ценностей все чаще заявляют о безнравственности права и том, что решения, принимаемые в его рамках, абсолютно не соотносятся с требованиями морали. Подобные заявления порождают многочисленные споры о соотношении этих двух понятий. Вопрос взаимозависимости и возможной взаимообусловленности права и морали волновал многие поколения. В связи с этим возникла дискуссия между Г. Хартом и Л. Фуллером о соотношении морали и права.

Перед коллегами встал вопрос: "как судам послевоенной Германии следует расценивать нацистское законодательство?". Как раз он то и стал поводом к дискуссии. В рассматриваемом случае источник проблемы лежал в области юридической практики. С одной стороны, судьи считали недопустимым применение нацистских статутов, которые могли послужить оправданием для людей, совершавших недопустимые, с точки зрения морали, поступки; с другой стороны, не оправдать таких людей было довольно сложно, поскольку судебные решения не могли оставаться без должного правового обоснования. Таким образом, источник проблемы лежал в области юридической практики, но ее решение надлежало искать в области теории. Фуллер, Л.Л. Позитивизм и верность праву: Ответ профессору Харту /Л.Л. Фуллер; Пер. с англ.В. В. Архипова; Под ред. И.В. Мироновой, Н.С. Лосева; Науч. рук. И.Ю. Козлихин. //Правоведение. - 2005. № 6.

В ходе дискуссии между Г. Хартом и Л. Фуллером коллеги затронули ряд вопросов юридической теории, так или иначе связанных с практической проблемой. Среди коих для Г. Харта наиболее важным был вопрос о соотношении права и морали, для Л. Фуллера же - вопрос о моральных основаниях права.

Теоретические проблемы, рассмотренные авторами в контексте конкретных исторических обстоятельств, не теряют своей актуальности. Рассуждения Харта на тему юридического позитивизма и отделения права от морали и сейчас могут внести ясность во многие вопросы, так или иначе связанные с аналитической юриспруденцией. Что касается взглядов Фуллера, в особенности заложенные им принципы "процедурной моральности", то им даже присущ некоторый оттенок новизны.

Спор между Г. Хартом и Л. Фуллером о соотношении морали и права

Философия права учит ясности и организованности юридического мышления. Анализируя сущность права в целом, философия права является незаменимой основой для более конкретного и детального изучения отдельных законов и правовых систем. В своей практике юристы неизбежно сталкиваются с философскими вопросами. Часто это связано с тем, что возникают проблемы с пониманием и интерпретацией основных понятий права. Моисеев С.В. Философия права. - Новосибирск, 2003, С. 8.

Рассмотрим конкретный пример. В 1944 году один немецкий солдат на короткое время смог побывать у себя дома. В разговоре со своей женой он высказал некоторые суждения о нацистском режиме. В частности, он неодобрительно отозвался о Гитлере и верхушке Рейха и заявил, что ему жаль, что Гитлер не был убит во время покушения (20 июля 1944 г.). Вскоре после его отъезда жена, которая за время долгого отсутствия мужа завела себе любовников и желала избавиться от законного супруга, донесла на него лидеру местного отделения национал-социалистической партии, заявив, что "человек, сказавший такое, не достоин жизни". В результате муж был судим военным трибуналом и приговорен к смерти (заметим, что нацистские законы не обязывали жену в данной ситуации доносить на мужа властям). Однако приговор не был приведен в исполнение. После короткого тюремного заключения этот солдат был снова отправлен на Восточный фронт.

После войны, в 1949 г., его жена была судима западногерманским судом за незаконное лишение своего мужа свободы. Женщина заявила, что ее муж был заключен в тюрьму согласно нацистским законам того времени и, соответственно, она не совершила никакого преступления. Апелляционный суд, куда в конце концов поступило дело, признал ее виновной, хотя муж и был лишен свободы на основании приговора суда за нарушение закона, поскольку, как заявил апелляционный суд, этот закон "противоречил здравой совести и чувству справедливости всех порядочных людей" Моисеев С.В. Философия права. - Новосибирск, 2003, С. 8-9. .

Этот случай стал предметом для дискуссии двух известных философов права, представляющих различные, а во многом антагонистические юридические направления - Герберта Харта (юспозитивизм) и Лона Фуллера (юснатурализм). Дискуссии, которые развернулись в конце 50-х гг. XX в. на страницах "Harvard Law Review", оказали сильное влияние не только на развитие англо-американской философии права, но и на развитие теории права в целом.

Харт, признавая взаимосвязь права и морали, обусловленную, прежд всего, их генетическим родством, тем не менее, полагал, что право и мораль не должны смешиваться, а само право подлежит изучению как система логически взаимосвязанных норм, в рамках которой любое юридически значимое решение может быть выведено посредством логических операций без обращения к социальным, политическим и моральным обоснованиям. Козлихин И.Ю. Позитивизм и естественное право // Государство и право. 2000. С. 10-11. Ввиду чего проблема справедливости или несправедливости позитивного закона находится вне сферы правоведения. Что же касается самого нацистского законодательства, то оно, по мнению Харта, неприемлемо, к примеру, для англичан, поскольку для них неприемлемы сами цели нацизма и, как следствие, нацистского законодательства. Другими словами речь идет о вопросе не юридического, а сугубо политического характера.

Фуллер возражал. Такой подход, по его мнению, таит в себе огромную опасность, ибо в нем заложена возможность конфликта между правом и моралью, между юридической обязанностью и моральным долгом. Самое же главное, что он неверен по существу. Юридическая обязанность подчиняться не может быть выведена лишь из формальных признаков закона. Право должно нести некое моральное содержание, которое и придает ему авторитетность. Но, рассуждая о морали, Фуллер далеко отходит от классических теорий естественного права. Мораль в его концепции юридизируется. Собственно он так же, как и Харт, стремится изучать право, исходя из него самого, а не из каких-то внешних критериев и источников. Право должно быть справедливым, но справедливость эта носит процедурный характер. Она связана с тем, каким образом право создается, в каких формах выражается, как толкуется и как применяется. Связь же между правом и моралью хотя и присутствует, но является следствием, а не предпосылкой "процедурного подхода", которому и следовал Фуллер. В нацистской Германии процедурные требования, а значит, и моральность права нарушались. Например, многие законы были ретроспективны, не говоря уже о наличии множества секретных инструкций по поводу толкования и применения законов. Кроме того, нацистские суды всегда были готовы угодить политическим властям, а сами власти легко отказывались от следования провозглашенным законам и прибегали к прямому насилию, если это отвечало интересам режима. Поэтому нарушения процедурной справедливости (моральности) права были столь велики, что фактически правовая система в Германии перестала существовать. Козлихин И.Ю. Позитивизм и естественное право // Государство и право. 2000.С. 11.

Г. Харт в своей статье "Позитивизм и разграничение права и морали", в частности, писал: "…Если мы примем взгляды Радбруха и вслед за ним и немецкими судами выразим протест против порочных законов, утверждая, что таковые не могут быть законом только из-за их моральной несправедливости, мы неадекватно выразим как одну из самых важных, так и одну из самых простых форм моральной критики" Харт Г. Позитивизм и разграничение права и морали // Изв. вузов. Правоведение. 2005. № 5.С. 128. Если с позиций утилитаризма, продолжал он, называть вещи своими именами, то следует говорить о том, что законы, будучи правом, являются в то же время слишком порочными с точки зрения морали, чтобы им можно было бы следовать. В противном случае (то есть признавая, что эти законы правом не являются) люди столкнутся с целым рядом сложных философских вопросов. "Так что, возможно, наиболее важный урок, который мы можем извлечь из рассмотренного мною отрицания утилитаристского разделения, - резюмирует автор свой анализ, - будет именно тем уроком, который так хотели преподать утилитаристы: когда мы еще способны говорить ясно, не стоит представлять моральную критику институтов как положения спорной философии" Харт Г. Позитивизм и разграничение права и морали // Изв. вузов. Правоведение. 2005. № 5.С. 129.

Американский юрист Л. Фуллер в эссе, написанном в форме ответа своему английскому коллеге, верно заметил, что смысл позиции Г. Харта вовсе не в том, что нацистские законы должны были соблюдаться по принципу "закон есть закон", а в том, что несоблюдение этих законов надо рассматривать не как результат отрицания их правового характера, а как итог морального выбора, в котором "идеалом верности праву следовало бы пожертвовать ради более фундаментальных целей" Фуллер Л. Позитивизм и верность праву. С. 126. . По мнению самого Л. Фуллера, эти законы изначально не являлись правом, что избавляло их адресатов от сложного морального выбора и делало решение об их соблюдении "лишь вопросом благоразумия и храбрости" Фуллер Л. Позитивизм и верность праву. С. 126. . Обосновывая неправовой характер нацистских законов, Л. Фуллер пишет: "Прежде всего власть, позволяющая создавать право, должна поддерживаться моральными позициями, сообщающими ей компетенцию. Тут мы имеем дело с внешней по отношению к праву моральностью, благодаря которой право и возможно. Но одного этого недостаточно" Фуллер Л. Позитивизм и верность праву. С. 137. . Эта внешняя моральность права должна быть, по его мнению, дополнена "внутренней моральностью".

Наиболее полно свои взгляды ученые изложили в вышедших через несколько лет монографиях. Харт опубликовал "Концепцию права", Фуллер - "Моральность права". При очевидном различии подходов к праву Фуллера и Харта объединяет общий предмет исследования - развитая правовая система. При этом первый подчеркивает ее процессуальный характер, второй - нормативный. Оба подхода отнюдь не исключают друг друга, тем более что понимание морали у Фуллера столь юридизировано, что, собственно, можно было бы обойтись и без слова "мораль" Гроций Г. О праве войны и мира. - М., 1994. С 48.

Изучение спора между Г. Хартом и Л. Фуллером о соотношении морали и права позволило мне сформировать мнение по рассматриваемому вопросу. Л. Фуллер прав относительно того, что всякий закон должен основываться на принципах морали и справедливости. При этом мораль и справедливость, на которых должны основываться принимаемые законы, обязательно должны быть понятны большинству населения, в отношение коего эти законы будут применяться, а также это большинство должно быть внутренне согласно с их содержанием и готово их соблюдать.

Однако и Г. Харт прав в том, что все законы должны соблюдаться во что бы то ни стало, считает ли какой-то конкретный человек их соответствующими принципам морали или нет. Таким образом, раз закон принят, он становится превыше понятий о морали и праве отдельных людей, включая представления судей, которыми они руководствуются при разрешении споров и, признавая наличие судейского усмотрения, принцип "закон что дышло: куда повернешь, туда и вышло", тем не менее, не должен действовать ни при каких обстоятельствах

При этом Харт признает существование несправедливых законов, однако он вынужден мириться с подобным положением вещей. По Харту, лучше допустить существование несправедливости в праве, чем лишить права некоторых важных элементов. В идеале справедливость должна достигаться без нарушения буквы и духа закона и без поощрения пренебрежения законом.

Что касается именно законов, принятых во времена нацисткой Германии, то сложно дать тут однозначный ответ, должны ли были суды послевоенной Германии учитывать нацистское законодательство или нет. Это действительно сложный вопрос. С одной стороны, закон есть закон, и соблюдение его должно быть беспрекословным, но с другой - это законы жестокого и действительно лишенного моральных принципов для абсолютного большинства людей времени.

Мне кажется, что в наше современное время этот опыт должен быть предупреждением и наставлением в принятии новых законов, которые обязательно должны быть основаны на морали.

мораль право харт фуллер

Заключение

Мораль и право.

Синонимичны или антонимичны эти два понятия? По-человечески хотелось бы гармонии, хотелось бы, чтобы право было морально, гуманно, человечно… Но не станет ли это лазейкой для аморальных дельцов, фарисействующих, направляющих закон так, как удобно или выгодно им? Поэтому пусть закон стоит выше морали, а мораль будет законна…

Список литературы

1. Гроций Г. О праве войны и мира. - М., 1994.

2. Козлихин И.Ю. Позитивизм и естественное право // Государство и право. 2000.

3. Лапаева В.В. Типы правопонимания: правовая теория и практика: Монография. - М.: Российская академия правосудия, 2012.

4. Моисеев С.В. Философия права. Курс лекций. - Новосибирск: Сиб. унив. изд-во, 2003.

5. Фуллер, Л.Л. Позитивизм и верность праву: Ответ профессору Харту /Л.Л. Фуллер; Пер. с англ.В. В. Архипова; Под ред. И.В. Мироновой, Н.С. Лосева; Науч. рук. И.Ю. Козлихин. // Правоведение. - 2005. - № 6.

6. Харт Г.Л.А. Позитивизм и разграничение права и морали / пер. с англ. В.В. Архипова // Правоведение. 2005. № 5. С.102-136;

7. Фуллер Л.Л. Позитивизм и верность праву - ответ профессору Харту / пер. с англ. В.В. Архипова // Правоведение. 2005. № 6.

Взгляды Л. Фуллера подверглись суровой критике со стороны современников ученого. В основе критики лежало представление о научных выводах Л. Фуллера как претендующих на статус правовой теории. При этом недостаточно ясные, если рассматривать их с позиций господствовавшей тогда аналитической философии, выводы ученого были неверно интерпретированы. При этом критики проигнорировали ключевое представление Л. Фуллера о «социальной миссии» юриспруденции. После выхода «Моральности права» с критическими комментариями выступали многие ведущие ученые середины и второй половины XX века, включая Г. Харта и Р. Дворкина. Заслуга объединить критику, которая обрушилась на «Моральность права» американского юриста в одной работе еще при жизни последнего, принадлежит Р. Саммерсу, ученому, впоследствии ставшему биографом Л. Фуллера. Тот факт, что критик испытывает явную симпатию к идеям американского юриста, хотя и рассматривает их в предельно критическом ключе, делает его замечания более объективными и предметными, по сравнению с критикой иных видных юристов. Работа Р. Саммерса, озаглавленная как «Профессор Фуллер о моральности и праве» и опубликованная в 1971 г. в сборнике «Возвращаясь к эссе о философии права: общие оценки философско-правовых подходов», содержит специальный раздел, посвященный критике взглядов Л. Фуллера, при этом часть критических комментариев рассредоточена по остальному тексту статьи. Как отмечает Р. Саммерс: «...если говорить о теории права, многие

См.: Summers R.S. Professor Fuller on Morality and Law // More Essays on Legal Philosophy. University of California Press. Berkeley and Los Angeles, California, 1971.

читатели сочтут неудачным то, что говорил автор (Л. Фуллер - В.А.)». Насколько справедливым будет мнение таких читателей? Далее будут подробно рассмотрены основные критические комментарии Р. Саммерса, а в тех случаях, где это необходимо будет приведена контраргументация.

Сам критик, впоследствии признался, что его неприятие идей Л. Фуллера было основано на неверной их интерпретации, причины которой были названы выше: «В конце 1970-х гг. я перечитал все работы Л. Фуллера и пришел к двум выводам. Некоторые из нас, прочитав труды ученого, по той или иной причине упустили значительную часть их смысла. Частично поэтому вклад Л. Фуллера остался недооцененным к тому моменту, когда он скончался в 1978 г. Данную публикацию я отправил в печать незадолго до его смерти, и определенным утешением для меня послужил тот факт, что ученый был определенно тронут моим вниманием... Фуллер не всегда развивал свои взгляды системно и не всегда видел, как представить свои рассуждения в наиболее выгодном свете». 54 В рамках настоящего исследования методологически обоснованным будет, тем не менее, остановиться на фактах непонимания концепции права Л. Фуллера критиком, поскольку критические аргументы Р. Саммерса, как уже было отмечено, объединяют доводы прочих оппонентов ученого. 155

В целом, Р. Саммерс выявляет три самостоятельных направления, в рамках которых научная состоятельность теории 156 Л. Фуллера может быть

153 Ibid. Р. 117.

154 Summers R.S. Lon L. Fuller. P. vii.

55 Русскоязычное издание «Морали права» содержит ссылки на критические рецензии в адрес Л. Фуллера. См.: Фуллер Л.Л. Мораль права. С. 287. В целях и с учетом ограниченного объема данного исследования нецелесообразно рассматривать их по отдельности.

156 Характер статьи Р. Саммерса позволяет предположить, что автор намеренно применяет термин «теория», следуя позиции, в целом совпадающей с изложенной во второй главе настоящей диссертации. Действительно, если рассматривать взгляды Л. Фуллера как теорию (т.е. как целостную и логически согласованную систему, дающую

подвергнута сомнению. Далее в скобках будут указаны формулировки проблем, предложенные критиком. Во-первых, есть основания утверждать, что концепция права американского ученого может искажать правовую действительность («Как теория автора искажает правовую действительность?»). Во-вторых, по мнению Р. Саммерса, американский юрист недостаточно раскрыл способы «не преуспеть в предприятии права» («Является ли анализ патологии, проведенный автором, незавершенным?»). В-третьих, теория Л. Фуллера может иметь недостаточный «дифференцирующий потенциал», который позволил бы, используя ее инструментарий, различать право и иные социальные явления («Какова «различающая сила» анализа автора?»).

Рассмотрим критические комментарии, обобщенные Р. Саммерсом, по порядку. Говоря об искажении правовой действительности, он указывает, что правовая теория может стать причиной такого искажения двумя способами: либо обращать излишнее внимание, либо игнорировать какой-либо элемент или аспект правовой действительности. Нередко чрезмерное внимание к одному элементу или аспекту влечет за собой игнорирование другого. По мнению Р. Саммерса, для Л. Фуллера стало губительным внимание к такому элементу, как цель. Действительно, именно идея цели пронизывает все работы американского ученого. Человеческая деятельность, по мнению Л. Фуллера, принципиально осмысленна, при этом осмысленность в данном случае означает целеположенность. Р. Саммерс отмечает, что идея цели в работах ученого актуализируется двояко: во-

всеобъемлющее представление о существенных свойствах, закономерностях и связях определенного явления или области действительности), то стандарты оценки вклада американского ученого в науку будут значительно более высокими. Вместе с тем, Л. Фуллер мог бы ожидать такого «неблагодарного» отношения со стороны следующего поколения хотя бы в силу того, что его вклад в юриспруденцию, так или иначе, значителен и от него можно было ожидать создания развернутой концептуальной системы. 157 Summers R.S. Professor Fuller on Morality and Law. P. 117.

первых, рабочее определение права Л. Фуллера содержит отсылку к цели («право - это целеположенное предприятие, нацеленное на приведение поведения людей в согласие с общими нормами»); во-вторых, ученый нередко подразумевает, а в некоторых случаях и явно утверждает, что отдельные должностные лица и граждане действуют исходя из

1 SX

определенной цели. Вместе с тем, Л. Фуллер считал свою концепцию комплементарной позитивистскому подходу. Действительно, в работах американского юриста в тени понятия цели растворяются иные аспекты социальной действительности. Но ученый и не считал, что представлением о цели (а также ценности и моральности) в праве может быть охвачена вся правовая реальность. Л. Фуллер как раз и критиковал позитивизм XX в. за то, в данном подходе отрицаются те составляющие правовой реальности, которые должны, в его представлении, дополнять анализ «структурных» и связанных с ними аспектов права.

Рассматривая вопрос о цели, которая, как полагал Л. Фуллер, соответствует праву как таковому (согласование поведения с общими нормами), Р. Саммерс ограничивается замечанием о том, что такая цель «очень общая». Более внимательно он разбирает тезис о принципиальной целеположенности действий участников «предприятия права». По мнению Р. Саммерса, Л. Фуллер не уделяет достаточно внимания традиции исторической школы права, к которым критик с широкой руки относит не только Ф. К. фон Савиньи, но также и Ш. Монтескье, и Г. Мейна. Данные философы права полагали, что правовая действительность задается не только сознательными действиями членов социума, но и сугубо объективным факторами, такими как «дух народа» или более прозаические климат и география. По мнению Р. Саммерса, основная идея, которая была предложена этими мыслителями, заключается в том, некоторые вещи не могут быть в достаточной степени поняты без анализа того, как они появились. Такое может себе позволить представитель аналитической

158 Ibid. Р. 118.

юриспруденции, занимающийся «структурными» вопросами, но не ученый, который утверждает, что рассматривает право как деятельность, как процесс. 5 Но тезис о комплементарности концепции права Л. Фуллера применим и в данном случае.

«Нечеловеческие» элементы пронизывают право. В то же время, как отмечает Р. Саммерс, правовые реалисты показали, что далеко не все «человеческие» элементы в праве могут быть объяснены через цель. Так, по их мнению, право нуждается в интерпретации и применении конкретными людьми, которым не всегда известно, что влияет на их решения и как они мыслят. Можно было бы сказать, что бывают и «неосознаваемые цели», но это абсурд. Р. Саммерс подчеркивает, что даже такие правовые явления как завещания, договоры, дарение и даже законодательство далеко не всегда связаны с целями в своем существовании. Более того, в англо-американском праве цель не играет существенной роли для заключения и толкования договоров, а имеет закон силу или нет - зависит от соответствия установленным процедурам его принятия. Причем в некоторых правовых системах судьям запрещено исследовать цель законодательных актов даже в процессе толкования. Также Р. Саммерс отмечает, что у Л. Фуллера в принципе отсутствует какая-либо критика «командной теории права», ставившей во главу угла «привычку повиноваться», а не разумные цели. Отсутствие такой критики в работах представителя англо-американской правовой мысли выглядит странно. 160 Данное критическое замечание обосновано, если мы рассматриваем юриспруденцию как науку, которая изучает факты, а не артефакты, и потому не принимает участия в конструировании объекта исследования. Здесь действует аргумент к иммунитету концепции права американского ученого против критики, рассмотренный в настоящем параграфе далее.

160 Ibid. Р. 118-119.

Далее. По-мнению Р. Саммерса, концепция права Л. Фуллера страдает неполнотой еще и потому, что американский юрист практически выпускал из поля зрения т.н. «структурный» аспект права, т.е. предмет исследования позитивизма и аналитической юриспруденции. «Тело определенно имеет анатомию, - пишет по этому поводу Р. Саммерс, - а анатомия права весьма сложна, в частности, в развитых правовых системах современных индустриальных обществ». 161 Перечисляя «структурные» вопросы, которые не практически не нашли ответа в работах Л. Фуллер, он отмечает следующие: Что представляет собой юридическая сила и как она должна определяться? Каковы различные источники права и как они связаны между собой? Каковы существенные различия между имеющими силу «указаниями» в развитых правовых системах? Каковы функции данных «указаний»? Может ли какой-либо их вид быть назван главным, и если да, то почему? Р. Саммерс также отмечает, что Л. Фуллер игнорирует еще один аспект правовой действительности, который доктринально связан со «структурным» аспектом. По мнению критика, американский ученый должен был бы рассмотреть проблемы, связанные с силой и принуждением, которые считаются отличительной чертой права как на обыденном уровне, так и в рамках научной школы, занимающей прочные позиции в академическом мире. Концепция права, которая не признает это отличительной чертой права как социально-регулятивного явления, должна дать больше объяснений, чем это было сделано Л. Фуллером, оставившим на суд критиков всего лишь несколько общих фраз, в которых он отмечает, что сила и принуждение не признаются как отличительные черты права. 1 " Как таковое, отсутствие анализа структурных вопросов в концепции права согласуется с приведенным тезисом о комплементарности. Однако следует согласиться с критиками в том, что, делая утверждение о непринципиальности вопросов силы и принуждения для правовой

161 Ibid. Р. 120.

162 Ibid. Р. 120-121.

реальности, Л. Фуллер должен был построить более развернутую аргументацию для столь важного положения. Вместе с тем, акцент на силе и принуждении мог, по мнению Л. Фуллера, быть вредным с точки зрения «социальной миссии» юриспруденции, которая, таким образом, рисковала бы навязать образ права, основанного на принуждении (и сконструировать реальность в подобном ключе). Р. Саммерс отмечает, что Л. Фуллер не был заинтересован в указанных вопросах - он был сосредоточен на том, чтобы показать, как мы должны рассматривать право, чтобы преуспеть в нем. «Его точка зрения, - отмечает Р. Саммерс, - это точка зрения инженера, а не кабинетного ученого. Но хотя значительная часть читателей (и мы в том числе) будут слушать его наставления с симпатией, многие вскоре обнаружат, что позиция даже наиболее просвещенного инженера с необходимостью ограничена». 163 Вместе с тем, здесь критик, очевидно, полагает, что инженер должен быть индифферентным к тому, что он конструирует, а этот тезис вызывает сомнения.

Является ли незавершенным анализ патологии, проделанный автором? По мнению Р. Саммерса, «восемь способов претерпеть неудачу в предприятии права» сами по себе не могут быть «реализованы» в том случае, если авторитетные процедуры и институты, в рамках которых будут реализованы принципы «внутренней моральности права» еще не созданы. Рассмотрим аргументацию критика более подробно. Во-первых, «восемь способов» сами по себе уже предполагают, что авторитетные процедуры, позволяющие создавать законы, в обществе имеются. Король Рекс может создать индивидуальную норму вместо общей, недостаточно ясно ее сформулировать и т.п., но сам факт того, что он может ее создать в принципе каким-либо образом в работах Л. Фуллера не рассматривается. Вместе с тем, неспособность обеспечить авторитетные законодательные процедуры напрочь перечеркивает не только возможность успеха, но и возможность неудачи в том виде, в котором ее рассматривал американский ученый

163 Ibid. Р. 121.

(первое упущение). Далее, недостаточно просто установить авторитетные законодательные процедуры, необходимо им следовать. Очевидно, что «моральность права» в области законотворчества, хотя и предъявляет определенные требования к законодателю, недостаточна для определения механики законодательной деятельности, а нарушение процедурных правил, по всей видимости, приведет к недействительности принятого закона, даже если законодатель постарался сделать его доступным для понимания, непротиворечивым и наделил его прочими необходимыми качествами (второе упущение). Но право не только не создает само себя - оно еще и не может быть само собой истолковано (даже при том, что законодатель мог сделать его достаточно ясным, будет необходимость в толковании закона на уровне практического применения). Социальными институтами, которые нацелены на интерпретацию правовых норм, в современных правовых системах являются суды. Без социальных институтов, нацеленных на интерпретацию права, данное «предприятие» также не может ждать успех (третье упущение). Наконец, обеспечить исполнение права как должностными лицами, так и гражданами нельзя просто «наделив их соответствующими полномочиями». Р. Саммерс утверждает, что для этого необходимо также принять меры для их «мотивации», и что Л. Фуллер, видимо, полагал, что право будет приведено в движение кем-то другим (четвертое упущение). Таким образом, критика взглядов Л. Фуллера как теории сводится к тому, что, помимо восьми указанных им способов претерпеть неудачу в «предприятии права», есть еще четыре, причем они выделяются по иному принципу - без них предприятие права просто не может быть инициировано. Р. Саммерс справедливо отмечает, что Л. Фуллер указал свои «восемь способов», имея в виду ситуации, в которых представители власти не могут надлежащим образом создавать и применять законы в рамках такой системы, в которой базовые законодательные и иные необходимые процедуры уже институционализированы и должным образом

функционируют. 4 Данный аргумент не может быть отвергнут на основании тезисов о комплементарности подхода Л. Фуллера или «социальной миссии» юриспруденции. Более подробно данное критическое замечание рассмотрено в обобщении, содержащемся в конце настоящего параграфа.

Наконец, Р. Саммерс подвергает критике дифференцирующий потенциал позиции Л. Фуллера. «Одним из стандартов, которые юристы всегда применяют для оценки правовых теорий, - отмечает критик, -является точность, с которой теория позволяет отличить право от иных социальных феноменов». 1 5 Здесь внимательный читатель Л. Фуллера также заметит определенный недостаток: поскольку американский юрист не рассматривает проблемы принуждения и не предлагает альтернативного подхода, получается, что любое предприятие, нацеленное на упорядочение отношений между людьми посредством общих норм, может рассматриваться как правовая система. Однако можно допустить, что сам Л. Фуллер соглашался с таким подходом, поскольку писал: «.. .я уверен, что среди моих читателей есть те, кто, в целом соглашаясь с моими отрицаниями и отказами что-либо признать, тем не менее будут испытывать определенный дискомфорт в отношении взгляда, представленного здесь от моего лица. Для таких читателей понятие права, как оно используется в данной работе, будет казаться слишком широким, слишком размытым, чересчур легко применимым к широкому кругу случаев для того, чтобы позволить увидеть право как нечто особенное» и «Взгляд, согласно которому право следует понимать в терминах активности, благодаря которой оно существует, вместо того, чтобы рассматривать только формальные источники его силы, иногда может подтолкнуть к такому использованию слов, которое не соответствует нашим ожиданиям в отношении языка. Однако я полагаю, что это

164 Ibid. Р. 121-123.

165 Ibid. Р. 123-124.

166 Fuller L.L. The Morality of Law. P. 118.

затруднение является побочным продуктом того потенциала, который дает такой взгляд для восприятия сущностных сходств» 167 . Далее Л. Фуллер уточняет, что речь идет о сходствах между «официальным» правом и внутренним регулированием в университетах, профсоюзах и т.п., отмечает, что в жизни каждого отдельного человека подобные объединения нередко играют значительно большую роль, чем суды и законодательство вместе взятые, и что недостатки, которые могут быть у «официального» права точно такие же и у права «неофициального». Следуя третьему направлению критики взглядов Л. Фуллера как теории, Р. Саммерс отмечает, что иные «формы социального порядка», кончено, могут обладать общими свойствами с правом, однако отсюда вовсе не следует, что университеты и профсоюзы имеют правовые системы и, с другой стороны, что термин «право» должен быть переосмыслен для того, чтобы включать в себя все формы контроля посредством норм. Данные взгляды Л. Фуллера уже были рассмотрены в настоящей работе и связываются с представлением о «социальной миссии» юриспруденции.

Часть критических комментариев Р. Саммерса относится к центральному положению тех взглядов Л. Фуллера, которые относятся к философско-правовой проблематике, а именно к позиции о соотношении права и морали. Данный аспект является ключевым для понимания позитивизма и юснатурализма, какими они известны XX веку. Вопрос о соотношении права и морали может рассматриваться в четырех основных направлениях: соотношение «обычной» морали и права, проблема естественного права, соотношение права и справедливости и, наконец, проблема «внутренней моральности права».

Л. Фуллер различает «внешнюю» и «внутреннюю» моральность права, при этом «обычная» мораль - это и есть «внешняя моральность права». Как автор отличает «обычную» мораль, включающую в себя представления о

167 Ibid. Р. 129.

168 Summers R.S. Professor Fuller on Morality and Law. P. 124.

хорошем и плохом, от права? Ученый лишь отмечает, что в праве присутствует элемент эксплицитной (в данном случае, внешней) ответственности, в то время как он не свойственен морали. 169 По мнению Р. Саммерса, читатели могли ожидать большего от книги, посвященной соотношению морали и права. От себя добавим, что можно было ожидать большего от книги, в начале которой автор делает следующее замечание: «Томас Рид Пауэлл часто говорил, что, если вы можете думать о чем-то, что относится к чему-то, но при этом не думать о той вещи, с чем изучаемое вами явление связано, то у вас юридический склад ума. В нашем случае, как мне показалось, юридическое мышление в целом перестает уделять внимание праву и при этом с легкой руки оставляет неисследованной тот предмет, с которым право связано и от которого право отличают». Однако ни в «Моральности права», ни в других работах Л. Фуллера нет ответов на принципиальные вопросы о соотношении права и морали в «традиционном» понимании. Есть ли различия в том, как изменяются нормы морали и нормы права? Различаются ли составляющие морали и составляющие права? Можно ли говорить о морали как о системе? Почему считается допустимым говорить о публичной и частной (т.е. общественной и индивидуальной) морали и недопустимым - говорить о публичных и частных правовых системах? Почему в одном и том же обществе могут быть различные системы моральных норм, но только одна правовая система? Или же, если в обществе может быть плюрализм правовых систем (к чему, возможно, склонялся американский юрист), почему возможно такое многообразие, подобное ситуации с нормами морали? Наконец, какова связь и какое взаимодействие можно усмотреть между моралью в «обычном» понимании и правом в принципе? 171 В отношении последнего из вопросов Л. Фуллер оставил небольшой комментарий: право не может существовать без морали

169 Fuller L.L. The Morality of Law. P. 130.

171 Summers R.S. Professor Fuller on Morality and Law. P. 126.

за счет «внутренней моральности права», а мораль не может существовать без права, поскольку некоторые определения, необходимые для морали, может обеспечить только правовая система (например, понятие «брака» для моральной нормы «не прелюбодействуй»), " но этого определенно недостаточно. Многие вопросы о соотношении «обычной» морали и права остались в работах Л. Фуллера по существу без ответа, однако тезис о комплементарности концепции права ученого не позволяет рассматривать данное направление критики как состоятельное.

Естественно-правовые концепции и теории имеют богатую историю и, как правило, связываются с какими-либо субстантивными идеалами. Л. Фуллер неоднократно утверждал, что его подход к праву допустимо относить к числу естественно-правовых, пусть и с оговоркой о том, что его юснатурализм не повторяет «интеллектуальных излишеств Гегеля», а связывает с правом весьма скромную, «процедурную» цель. Ученый писал: «Данные естественные законы не связаны с каким либо «всеприсутствием, нависающим с небес». Также они не имеют ничего общего с утверждениями вроде того, что контрацепция противоречит закону, установленному Богом. Они остаются полностью земными в их происхождении и применении. Это не «высшие» законы; если допускать метафоры, связанные с подъемом, то эти законы, скорее, «низшие». Они подобны естественным законам плотницкого дела, которые плотник должен соблюдать для того, чтобы дом, который он построит, стоял и служил тем целям, которым он предназначен». 173 Говоря о термине «процедурный», Л. Фуллер писал: «Термин «процедурный» используется, между тем, вполне уместен для того, чтобы отразить, что предмет нашего интереса не связан с субстантивными целями правовых норм, но со способами, посредством которых система правил, нацеленная на управление поведением людей, должна конструироваться и отправляться, чтобы быть действенной, при условии, что

172 Фуллер Л.Л. Мораль права. С. 244.

173 Fuller L.L. The Morality of Law. P. 96.

она должна и быть действенной, и при этом оставаться тем, чем мы стремимся ее сделать». 174 В конце своей книги Л. Фуллер критикует «минимальное содержание естественного права», с которым соглашался Г. Харт и вместо выдвинутого британским коллегой тезиса о выживании, предлагает альтернативный ценностный приоритет общения (коммуникации). Однако это всего лишь небольшой пассаж, основное содержание которого сводится к тому, что человек может быть человеком в полном смысле слова, только если он активно общается с себе подобными. Ученый оставляет намек на субстантивный элемент в его правовой концепции, однако нигде больше по существу не раскрывает свой тезис о приоритете коммуникации, оставляя читателя в неведении, по словам Р. Саммерса, ровно в том месте, где читатель ищет ответа на вопрос о том, почему для автора порочный ("evil") закон в принципе не является правовым. Учитывая общую коммуникативную установку Л. Фуллера, данный критический аргумент заслуживает внимания, поскольку тезис о коммуникации действительно не был проработан ученым в контексте представлений о моральности права.

Вопрос о соотношении права и справедливости в работах Л. Фуллера практически не рассматривается. Следует согласиться с Р. Саммерсом, который отмечет, что справедливости в «Моральности права» посвящено всего две страницы, которые содержат очевидное утверждение о том, что предпосылкой справедливого права должна быть реализация принципа, согласно которому «официальные» лица должны действовать, исходя из известных правил. 177 Критик здесь же отмечает, что проблема справедливости в праве заслуживала большего внимания. Вместе с тем, следует отметить, что из более поздних работ Л. Фуллера, опубликованных

174 Ibid. Р. 97.

175 Ibid. Р. 186.

176 Summers R.S. Professor Fuller on Morality and Law. P. 126.

177 Ibid. P. 126.

усилиями К. Уинстона следует, что американский юрист не рассматривал справедливость как основной идеал, связанный с правом. В качестве такого идеала у Л. Фуллера выступала свобода, а право рассматривалось необходимым для реализации индивидуальной свободы так же, как правила грамматики необходимы для осмысленной речи - они одновременно ограничивают, и указывают в каких направлениях, между которыми можно выбирать, допустимо двигаться. Так, К. Уинстон отмечает: «Третье пересечение права и морали связано с моральными целями права. Здесь, как я отметил вначале, мы можем наблюдать примечательный отход Фуллера от господствующей тенденции в юриспруденции, который заключается в отказе от признания справедливости имманентной общей целью правовых институтов, которые он, вместо этого, воспринимал как разнообразные механизмы свободы». Отсутствие должного внимания Л. Фуллера к вопросам соотношения права и справедливости обусловлено аксиологией, из которой исходил американский ученый, и которая не была в явном виде обозначена на этапе написания «Моральности права».

Критика Р. Саммерсом понятия «внутренней моральности права», введенного в научный оборот Л. Фуллером, является наглядной иллюстрацией непонимания, с которым столкнулся американский юрист и которое он, к сожалению, сумел прояснить только в некоторых работах, опубликованных после его смерти. Основной ошибкой, которую совершили именитые критики Л. Фуллера, включая самого Р. Саммерса, было такое понимание взглядов ученого, согласно которому принципы «внутренней моральности права» применяются к законам, а не к людям, которые занимаются их созданием, толкованием и применением. Следствием данной ошибки является резкое неприятие понятия «внутренней моральности права» и смешение аксиологических предпочтений автора с его научными выводами. Так, Р. Саммерс отмечает, что, если принципы «внутренней моральности права» представляют собой моральные требования, то право,

178 The Principles of Social Order. P. 16.

следовательно, неразрывно связано с моралью. В большинстве правовых систем мы, очевидно, не можем достигнуть чего-либо, напоминающего социальный контроль посредствам права, если нормы не являются общими, перспективными, ясными и т.д. Поэтому, согласно Л. Фуллеру, моральность пронизывает все предприятие права. Но далее критик заключает, что американский ученый, «таким образом», использует широкое понимание морали, причем делает это с целью, по меньшей мере, показать несостоятельность суждений позитивистов, которые настаивали на необходимости исследовать право независимо от морали. Если право неразрывно связано с моралью, тогда стремления «позитивистов» (мы намеренно берем это слово в кавычки, поскольку речь идет о тех суждениях, которые считал позитивистскими Л. Фуллер) разделить право и мораль не просто с трудом реализуемы, а фундаментально ошибочны. Р. Саммерс полагает, что Л. Фуллер здесь «сражается с ветряными мельницами», поскольку позитивисты не спорят с необходимостью «принципов легальности» ученого, а отрицают их статус «моральности права» и в принципе их моральную природу. 179

Р. Саммерс пытается выявить аргументы Л. Фуллера о «моральности» данных принципов и приходит к неутешительному выводу: они, по меньшей мере, непроработаны. Критик находит в «Моральности права» четыре аргумента в поддержку позиции автора. Во-первых, рассматриваемые принципы моральны, поскольку только с помощью них можно достичь субстантивно моральных целей. «Право представляет собой необходимое условие хорошего права», - отмечает Л. Фуллер. 180 Однако очевидным является следующее возражение: право может использоваться и для «плохих» целей. Р. Саммерс не находит в «Моральности права» каких-либо суждений, проясняющих данную проблему. Далее он отмечает, что не все, что служит возникновению хорошего права с необходимостью имеет

179 Summers R.S. Professor Fuller on Morality and Law. P. 127.

180 Fuller L.L. The Morality of Law. P. 155.

моральную природу и приводит в пример издательство West Publishing Co., публикующее правовые тексты, что также необходимо для возникновения хорошего права, но при этом вряд ли имеющее моральную природу. Л. Фуллер не делает каких-либо уточнений, позволяющих провести различие между юридическим издательством и принципами «моральности права». Во-вторых, американский юрист утверждает, что три из принципов - общность, публичность и надлежащее отправление - являются залогом морально благих законов. В целом, представители государства более склонны вести себя ответственно, если их акты подлежат опубликованию. Вместе с тем, есть много иных вещей, которые необходимы для достижения ряда морально благих целей, но сами по себе, безусловно, моральной природы не имеют, например, деньги или грамотность. В-третьих, ясность правовых норм, по мнению Л. Фуллера является гарантией того, что ряд порочных целей не сможет найти своего выражения в законах, поскольку не может быть открыто сформулирован. Однако ряд благих целей также бывает непросто выразить в законе, а некоторые порочные цели вполне могут быть сформулированы открыто и поддерживаться силой государственного принуждения. В-четвертых, моральность права действительно, с точки зрения Л. Фуллера, является моральностью, поскольку она подразумевает взгляд на человека как на «ответственного агента». Опять же, отмечает Р. Саммерс, эта позиция открывает слишком широкий простор для применения слов, и получится, что слово «моральность» можно применять к широкому кругу видов деятельности, которые подразумевают «ответственность» человеческих действий, включая правила игр, оперативные процедуры корпораций и т.п.

Проанализировав доводы, выявленные в «Моральности права», Р. Саммерс заключает, что аргументация автора в отношении наименования его принципов легальности «моральностью» является слабой, и при этом

181 Ibid. Р. 162.

182 Summers R.S. Professor Fuller on Morality and Law. P. 128.

допустимо выдвинуть еще несколько контраргументов. Распространено мнение, что мораль или моральный кодекс состоит, скорее, из субстантивных, а не процедурных идеалов и принципов. Вместе с тем, из работы автора следует, что среди моральных принципов должно быть такое странное соседство как целомудрие и отсутствие противоречий. Кроме того, часто усматривается, что есть тесная связь между нашими моральными принципами и действительным человеческим добром. Мы считаем, что такое добро является следствием соблюдения данных принципов, и мы требуем обоснования любого отхождения от них. Соответственно, ситуация будет довольно парадоксальной, если эти принципы могут быть искажены, и в то же время мы сможем достичь позитивных моральных ценностей. Будет абсурдным говорить об общей программе воровства или лжи «в интересах человеческого блага». Вместе с тем, допустимо принять политику ретроспективного законодательства, чтобы принять меры против несправедливости предшествующего законодательства или целенаправленно не формулировать общие нормы на определенном этапе, чтобы позволить себе более точно определить отношения в будущем. Наконец, еще одним контраргументом будет подход, согласно которому принципы «внутренней моральности права» рассматриваются как «максимы правовой эффективности», а максимы такой природы как таковые концептуально не связаны с моралью. Если человек собирает механизм неэффективно, то результатом будет нечто неэффективное, а не аморальное.

Отказавшись от «анализа предложенного автором», как его понял Р. Саммерс, критик пытается определить как мораль, все-таки, может вписаться в картину, представленную Л. Фуллером. По мнению Р. Саммерса, если король Рекс не справится с «предприятием под названием право», мы определенно сможем сказать, что его поведение не соответствует моральным принципам. Есть моральный принцип, который заключается в том, что властью человека над человеком не следует злоупотреблять, есть также

183 Ibid. Р. 128-129.

моральный принцип, что публичные «официальные лица» должны добросовестно выполнять возложенные на них публичные обязанности. Кроме того, это моральный долг человека быть справедливым и не быть жестоким. Так, если воображаемый король, к примеру, накажет подданного, поведение которого шло вразрез с ретроспективным секретным статутом, он нарушит и указанные, и, возможно, некоторые иные моральные принципы. Однако мы стремимся охватить термином «внутренняя моральность права» также такие принципы, как ясность, общий характер, перспективность и др. Они не являются моральными, однако можно понять, почему есть желание назвать их таковыми. Дело в том, что в их отношении мы часть используем терминологию долженствования (в оригинальном тексте был применен английский вспомогательный глагол "ought"), которая семантически связана с моральным дискурсом. Но мы должны понимать, отмечает Р. Саммерс, что от такого соблазна следует отказаться, поскольку способ нарушения морального принципа далеко не всегда подразумевает в себе моральный принцип. Так, в определенных условиях и при определенных обстоятельствах мы можем нарушить моральные принципы, просто смотря в окно. Но это не значит, что есть моральный принцип - не смотреть в окна.

Р. Саммерс заключает, что в той степени, в которой автор «Моральности права» намеревался установить внутреннюю моральность права, он потерпел неудачу. Однако книга как таковая не должна рассматриваться как провал, поскольку это лучшее на тот момент рассуждение о требованиях правления права. И, вне всякого сомнения, книга содержит сильную аргументацию в пользу того, что следование «принципам легальности» необходимо для того, чтобы упорядочивать нашу повседневную жизнь. Кроме того, отмечает критик, в книге есть много блестящих интуитивных суждений, и книга стоит того, чтобы ее прочитать. 185 Но следует обратить внимание на дополнительные

184 Ibid. Р. 129-130.

185 Ibid. Р. 130.

аргументы в пользу «моральности права», которые были представлены в третьем параграфе третьей главы настоящей диссертации и

свидетельствуют о том, что концепция права Л. Фуллера в данном случае была неверно истолкована современниками.

Обобщим выводы и рассмотрим проблему критики концепции права Л. Фуллера как таковой. На наш взгляд, данная концепция наделена автором своеобразным иммунитетом против критики, нацеленной на содержание. В пользу этого можно привести, по меньшей мере, следующие аргументы: (1) концепция права Л. Фуллера открыто и принципиально комплементарна иным правовым концепциям (о чем открыто заявлял сам ученый), при этом она до сих пор является, по меньшей мере, одной из немногих в своем роде концепций, которые заостряли внимание на проблематике, обозначенной как «внутренняя моральность права»; (2) концепция права Л. Фуллера создавалась ученым исходя из представления о ценностной нагрузке науки и в свете возможного социального эффекта («социальной миссии» юриспруденции). Первый аргумент не позволяет рассматривать концепцию права Л. Фуллера как враждебную иным правовым концепциям. Второй аргумент практически сводит на нет любую возможную критику по критерию содержания. Ученый-юрист, по мнению Л. Фуллера, в той же степени занимается созданием права, в которой он занимается его изучением. Действительно, можно изучать либо «структурный аспект», либо то, что будет делать в определенных ситуациях «хороший человек» (четвертый параграф второй главы настоящей диссертации). Однако какие выводы представить на суд общественности, а о чем умолчать - следует определять в свете социального эффекта науки. Так, если даже для того, чтобы найти «хорошего человека» Л. Фуллера, потребуется вслед за Диогеном ходить днем с фонарем по городу, ученый может быть заинтересован в том, чтобы в обществе «плохих людей» постоянно утверждать моральный идеал «хорошего человека» с целью улучшить существующую правовую систему.

Здесь, однако, прослеживается возможность применить к концепции права Л. Фуллера его же метод и попытаться определить, насколько результаты его научной деятельности отвечали цели изменить правовую реальность. Наименее спорным критерием в нашем случае представляется формальный критерий. Попытаемся определить, все ли необходимые аспекты раскрыл Л. Фуллер в своей концепции для того, чтобы обосновать и поддержать (уместным будет английское слово "promote") идеал «хорошего человека» в праве.

Можно выделить, по меньшей мере, три момента, по которым концепция права Л. Фуллера может быть подвергнута критике как упустившая определенную часть правовой реальности, которую она стремится изменить. Во-первых, следует согласиться с Р. Саммерсом в том, что Л. Фуллер привел неполную «патологию права». По сути дела, здесь американский ученый не уделил достаточно внимания структурному аспекту в виде «вторичных» правил Г. Харта: правил изменения, правил суда и правил признания. Несмотря на определенное внимание к «имплицитным

і aft

законам законотворчества», в работах Л. Фуллера не рассматривается возможность «поверенных» социума не преуспеть в создании самих институтов для создания и развития правовой системы, а не только потерпеть фиаско в создании «первичных» правил.

Во-вторых, американский ученый не уделил достаточно внимания проблеме принуждения в праве. В трудах Л. Фуллера сложно вычленить отсылки к какой-либо теории принуждения либо самоорганизации. На страницах «Моральности права» он утверждает, что взгляд, согласно которому отличительной чертой права является принуждением, не принимается в данной работе. Вместе с тем, от ученого можно было бы ожидать более пространного объяснения того, почему данная проблема не рассматривается в качестве одной из ключевых. Даже если мы живо

186 См., напр.: Fuller L.L. The Implicit Laws of Lawmaking // The Principles of Social Order. P.175-185.

воспримем идеал «хорошего человека», цель правовой системы - подчинить его поведение общим нормам - не исключает ситуации, когда одни «хорошие люди» будут угрожать расправой другим «хорошим людям», если последние не станут подчиняться установленным первыми общим правилам. Можно предположить, что Л. Фуллер обратился бы со строгой критикой к самой постановке вопроса, но этот элемент в его концепции выражен недостаточно явно.

Наконец, намеки на плюрализм правовых систем, оставленные ученым в «Моральности права» (см. пример с исключением из Университета во втором параграфе третьей главы настоящей диссертации) могли бы стать более прозрачными, если бы Л. Фуллер более подробно исследовал проблему общего характера правовых норм и их отличия от индивидуальных предписаний. Одним из весомых аргументов против признания разновидностей внутреннего права отдельной правовой системой, которая, среди прочих, действует в одном и том же обществе, является тот аргумент, что нормы «внутреннего права» ассоциаций граждан не могут рассматриваться как общие в том смысле, что они распространяются только на весьма ограниченный круг людей, причем чаще всего, изъявивших согласие на соблюдение подобных «норм». Вместе с тем, можно предположить, что данная точка зрения оставляет простор и для контраргументов. В частности, можно предположить, что критика может отталкиваться от фактов, связанных с нормами государственной правовой системы - например, попытаться развивать точку зрения, согласно которой нормы такой системы также нацелены на строго определенный круг субъектов, в который попадают не все лица и т.п. Подобный анализ смог бы обогатить концепцию права Л. Фуллера.

Обобщая предложенные критические замечания, можно отметить следующее. Критика ученого современниками практически не достигла своей цели в силу неверной интерпретации основных идей и непонимания установок Л. Фуллера. В то же время, справедливо будет отметить, что

ученый не рассмотрел те вопросы, которые хотя и составляют, в первую очередь, предмет «анатомического» анализа права в позитивистском ключе, имеют в то же время и «физиологический» аспект, тем самым, получая статус значимых для его концепции права.